Книга Поцелуй с дальним прицелом - Елена Арсеньева

Анна сама набивала такие папироски и любила ими угощатьнаиболее приятных ей гостей. Она-то не курила, никогда не курила, однако всегдавыходила, чуть покачиваясь на высоких каблуках, с этой папироской, изредкаприкладывая мундштук к своим вызывающе накрашенным губам, с которых не сходилаэта ее полуулыбка. Черт знает, что такое было в этом движении… Тогда куритьчерез мундштук было очень модно, многие дамы щеголяли, держа папироски (в тупору иногда еще говорили по-старинному – пахитоски) на отлете, однако, когдамоя мачеха касалась мундштука губами, по залу проносился общий вздох, и намужчинах в определенном месте только что не лопались брюки. Прошу, конечно,прощения за вульгарность, но точность описания того требует. Причем никакогорадушия, никакой приветливости в этой ее полуулыбке не было, а только легкаяпечаль, легкая насмешка, легкое презрение и к гостям, и к ресторану, и кПигалю, и к Парижу… и к прошлому, оставленному в России… чуть ли не к себесамой, которая вынуждена носить это короткое платье, делать вид, будто курит, иночи напролет проводить в чаду музыки и пьяного смеха…

Словом, моя мачеха отвлекала на себя внимание всехпосетителей, даже когда пели наши «цыганки» или танцевали модные танго (в томчисле и памятное мне «Adios, pampa mia!») Мия и Максим Муравьевы: брат исестра, великолепные танцоры, сыгравшие роковую роль в жизни всех нас. Да, Аннаневольно притягивала к себе все взоры… Однако ее-то привлекал только одинчеловек.

Можно ожидать, конечно, что это тот же самый человек, окотором я уже давно не упоминала в своих записках, но о котором не забывала нина мгновение, – Никита. Ничуть не бывало! Я видела его в ресторане крайнередко. Он еще несколько раз сходил зимой по льду в Петроград, вывел оттуда ещекаких-то несчастных, а потом, когда потеплело и в Финском заливе начал таятьлед, уже не покидал Парижа, с головой погрузился в учебу.

Да, Никита учился. Я, кажется, уже упоминала, что он мечталсделаться адвокатом? Он с трудом поступил в Сорбонну, на юридический факультет,и ему, конечно, было не до ресторанов. И все же он не мог жить, долго не видяАнну.

Появлялся он в «Черной шали» всегда неожиданно, здоровалсяза руку с адмиралом-швейцаром, с уланским полковником – метрдотелем, софициантами – офицерами, тапером – бароном, кивал приветливо Мии Муравьевой,безразлично – мне, холодно – Максиму… знал ли он уже тогда, что видит передсобой своего соперника… счастливого соперника?..

Мне теперь, по истечении времени, кажется, что сила моеймачехи состояла не только в том, что она умела покорять мужчин. Она еще умелаукрощать их, как укротительница в цирке укрощает хищников: укрощать ихревность, и недовольство, и естественное мужское чувство собственности. Онатакже обладала виртуозным, редким умением сажать мужчин на этакие особенныетумбы – в точности как в цирке сажают тигров и львов! – и вынуждатьтерпеливо пребывать там в ожидании того момента, когда она соблаговолитщелкнуть под их носом пальцами, приказывая подняться на задние лапы, илиподнесет к ним горящий обруч и велит прыгнуть… Они не смели ослушаться – ни отец,ни Никита, – эти двое мужчин обожали ее рабски. Вся разница меж нимисостояла лишь в том, что отца Анна вынуждала смирно сидеть на тумбе, ну аНикита по ее воле был должен то и дело прыгать через горящие обручи…

Но не это его угнетало! Он готов был жизнь в таких прыжкахпровести! Однако Анна обращала на него все меньше внимания и пренебрегала имтак откровенно, что я, несмотря на всю мою любовь к Никите и всю ревность,поистине готова была убить ее за это!

Конечно, Анна сразу заметила мою страстную влюбленность и нето чтобы стала ревновать… вовсе нет, соперницы во мне она не видела – и этооскорбляло меня до крайности. Если она и обеспокоилась, то вовсе не за то, чтоя смогу прельстить Никиту, а за то, что меня затянет ночная жизнь Пигаля!

Право, как это смешно ни звучит, но даже отец так нетревожился, видя меня в «Черной шали».

Конечно, я тут бывала почти еженощно, все ныла, что мненечем заняться, надо бы работать… не возьмет ли меня Анна в ресторан? Ну, неподавальщицей, конечно, но ведь им как раз нужен счетовод, я бы справилась…Конечно, и я, и она понимали, что на деньги отца мне жить скудно, да и скучно,работать не миновать стать, однако брать меня к себе Анна отказывалась наотрези как-то раз бросила очень резко:

– Лучше обратитесь в контору для найма прислуги, тольконе беритесь за наше ремесло!

Надо ли говорить, что я пропустила ее слова мимо ушей ипродолжала бывать в «Черной шали» снова и снова, вечер за вечером, ночь заночью? Постепенно я и впрямь начала находить определенное удовольствие в этойночной жизни, в шуме, пьяном угаре гостей (сама я ничего и никогда больше непила с той памятной новогодней ночи, на всю жизнь получив отвращение калкоголю!), в созерцании Мии и Максима, безупречно двигавшихся в танго подвиртуозный аккомпанемент барона…

Мия, с которой я подружилась, дала мне несколько уроков, и ятеперь танцевала очень хорошо, это даже Никита отметил со своей безразличной,холодноватой вежливостью…

Итак, вечера я проводила в ожидании того редкого момента,когда адмирал-швейцар с привычным поклоном откроет дверь, и на пороге появитсяНикита – один или в сопровождении своего доброго приятеля, графа-таксистаЛьвова, которому адмирал всегда помогал поставить машину на хорошее место иподзывал, минуя других ждущих шоферов, если случался выгодный клиент.

И вот появлялся он. Садился за столик, спрашивал холодногобелого вина и пил его, медленно, понемногу, но есть ничего не ел, – хотя,как один из совладельцев заведения, мог бы получить любые блюдабесплатно, – а только смотрел на лестницу, с которой иногда спускаласьАнна в этом своем синем платье и с черным мундштуком. Когда я в первый разувидела лицо Никиты при ее появлении… – нет, даже лишь при мелькании ееног меж перилами лестницы! – когда увидела, каким светом засияли егоглаза, я сразу все поняла, сразу сообразила, кто была его любовь, егоПрекрасная Дама… и поняла также, что Анна права: мне с ней соперничать нечего!Никита смотрел на нее взглядом человека совершенно потерянного, заблудшего, ятакие взгляды видела у кокаинистов, мечтавших о крошечной недостижимой понюшке…