Книга Поцелуй с дальним прицелом - Елена Арсеньева
Шрифт:
Интервал:
Закладка:
Верблюд воспринимал знаки почтения с величавым спокойствием,горделиво держал голову и даже не делал попытки стащить с близлежащего прилавкакакую-нибудь искусительную морковку или, к примеру, пук салата, словно понимал,что таким поступком уронит свое достоинство. Да и вообще, казалось совершенноневероятным, что это великолепное существо способно в кого-то, к примеруговоря, неэстетично плюнуть.
Итак, весь базар пришел в неописуемое и вполне понятноеоживление, и один только нищий-хозяин казался спокойным. Может быть, конечно, унего дома был свой личный персональный верблюд или даже целая их конюшня (апочему бы и нет?! Вот только вопрос, конюшней ли называется то место, где держатверблюдов?!).
Алёна посмотрела на старика. А ведь нет, он не спокоен.Такое ощущение, что он оцепенел от изумления! И вдруг вздрогнул, словноочнувшись, легко, молодо вскочил на ноги, прижал руки к сердцу, а потом простерих навстречу всаднику странным жестом: словно вынул свое сердце из груди иприносил его в жертву.
Всадник медленно кивнул, как будто соглашаясь принять этужертву, а потом заставил верблюда опуститься на колени.
Корабль пустыни заколыхался, и Алёне вдруг стало страшно,что этот неописуемо экзотичный туарег начнет неловко хвататься за свое седло,пытаясь удержать равновесие, тюкаться носом вперед, неуклюже запрокидыватьсяназад… словом, проделывать все то, что проделывала она сама в аналогичнойситуации.
Ничуть не бывало! Качаясь в такт движениям верблюда, словнотанцуя вместе с ним, всадник сохранил свое величавое равновесие, а оказавшисьпочти на одном уровне со стариком, снял с себя эту свою сверкающую подвеску ивложил ее в протянутые руки.
Да ведь это крест туарегов, разглядела Алёна. С ума сойти,как это красиво, как величаво! Может быть, у старика нынче день рождения? Икакой-нибудь его друг нарочно явился в таком сугубо национальном виде, чтобыпоздравить его и вручить особо ценный подарок, символизирующий расположениецарицы Танаит…
Это потрясающе! Ну просто отпад!
Старик принял крест, поцеловал его, и вдруг… Вдруг ондернулся, покачнулся, а потом начал оседать на землю, все так же прижимая кгубам крест. К нему бросились три каких-то дюжих араба – самых обыкновенныхрыночных араба, не в бурнусах, а в джинсах и в майках, – подхватили,положили… встали над ним молча, со склоненными головами…
И арабы на рынке вдруг все, как один, склонили голову,прикрыли лица согнутой рукой.
– Господи, – тихо сказала Марина. – Да ведьон умер. Умер! Разрыв сердца, что ли, случился?!
Разрыв сердца? Вот так вдруг, так внезапно?.. Алёне никогдав жизни не приходилось видеть, как это происходит. Неожиданный спазм сжимаетсердце – и… Что?! Спазм сжимает сердце? Сердечный спазм!
Алёна резко обернулась и уставилась на всадника, которыймежду тем поднял верблюда с колен и тронул его с места, словно не заметив, чтопроизошло со стариком.
Не может этого быть, не может, ну что за глупости лезут вголову… а между тем…
И она вдруг крикнула – неожиданно для себя:
– Никита! Никита Шершнев!
Голос ее прозвучал среди мертвой тишины жутко громко,непристойно громко, все обернулись к ней… то есть все европейцы обернулись,потому что арабы продолжали стоять со склоненными головами. Обернулся ивсадник… между тюрбаном и повязкой, закрывающей лицо, блеснули изумленныеглаза: яркие серые глаза!
И тут разом исчезло оцепенение, овладевшее покупателями.Люди загомонили, зашумели, и над самым ухом Алёны кто-то завопил:
– Il a tuй le vieillard![18]
Всадник вскинул руку, словно защищаясь, словно пытаясьскрыть лицо.
В эту минуту верблюд неторопливо повернул голову, взглянулсвысока на Алёну, отвесил свою надменно поджатую нижнюю губу и…
И она едва успела отпрянуть, так что плотный комок пенистогосырого вещества желтовато-серого цвета – верблюжьей слюны – угодил прямо вголову стоящего позади нее мужчины. Верблюд же закинул голову и сердитозакричал высоким резким голосом, словно огорчаясь, что попал не туда, кудаметил.
А потом произошло следующее. Всадник легко соскользнул соспины рассерженного животного и метнулся на тротуар. Он бежал, подхватив полысвоего синего одеяния, так что видны были ноги, обтянутые джинсами и обутые вкроссовки. Повернул за ближайший угол – и исчез, бросив своего верблюда напроизвол судьбы.
Из записок Викки Ламартин-Гренгуар
«Черной шалью» ресторан Анны Костроминой назывался в честьзнаменитого романса на слова Пушкина, и все певицы в хоре были непременно вкружевных черных шалях. Подобные же шали да разноцветные павловские платкивисели по стенам, служили и скатертями. Вообще всякие такие русские штуки:шали, вышивки, кружева, подзоры – в то время были в Париже ужасно модны слегкой руки княгини Тенишевой, и уж что-что, а нюх на модные и изысканные вещиу моей мачехи был безошибочный. Но сама она такой шали не накидывала, да иплатье на ней было не черное, атласное – все хозяйки более или менее приличныхзаведений в Пигале непременно носили такие платья! – а легкое, шелковое,ее любимого синего цвета, с глубоким вырезом, довольно короткое, оставляющееоткрытыми ноги чуть не до колен (как раз тогда только входила мода на короткиеплатья!), тесно облегающее ее очень стройную фигуру с высокой грудью. Яподозреваю, что она о своей фигуре втихомолку заботилась (ради чего бы еще, какне ради фигуры, она, к примеру, никогда не ела позднее семи часов вечера, какбы трудно это ни было, при ее-то работе?!), и не удивлюсь, если она инкогнитозанималась спортом в каком-нибудь дорогом дамском клубе. Этих спортивных клубовдля женщин из общества – клубов теннисных, лыжных, гимнастических, плавательных– после войны открывалось все больше. Иначе откуда бы взяться – в еегоды! – этой почти кошачьей упругости каждого движения и особенно поступи,какой она и выходила в зал?
Волосы ее вились мягкими волнами, блистали бриллиантовыесерьги, похожие на виноградные гроздья (из наших, ховринских, фамильныхдрагоценностей, принадлежащих моей бабушке, а теперь ей!), губы были ярконакрашены, ресницы сильно подчернены, а в длинных пальцах – без колец, новсегда с отличным маникюром – она сжимала тонкую папироску в черном гагатовоммундштуке.
