Книга Записки фельдшера - Олег Врайтов

Впереди журчала невидимая вода, и я почувствовал под ногами подгибающиеся доски шаткого мостика, который разлегся поперек оврага неведомой высоты. В воздухе ощутимо запахло сыростью и грибами. Я содрогнулся, представив на секунду, как мы будем тащить через это все беспросветное безобразие упирающегося больного. Лес вокруг угрожающе чернел своей темнотой, а призрачный свет луны, пробивавшийся временами сквозь лиственные шапки деревьев, лишь усиливал эту темноту. Где-то за мной звучно споткнулся Серега, пробормотав что-то подозрительно похожее на «у-у, б…дь».

Наконец за деревьями замерцал тусклый огонек, знаменующий конец нашего путешествия.

— Он вооружен? — вполголоса спросил я.

— Не знаю. Дома сидит.

— А что послужило поводом к вызову?

Женщина приостановилась, чтобы окатить меня очередным уничтожающим взглядом.

— Вы издеваетесь, юноша? Он психически больной!

— И что? Не все психбольные подлежат госпитализации, тем более — недобровольной. Для этого должны быть четкие показания.

— А то, что он наср…л мне на белье, ничего? — ядовито спросила жена. — То, что вчера весь день с бутылкой по огороду бегал, пожар тушил какой-то — нормально?

— Это не агрессия, а девиантное поведение, — пожал плечами я. — Для недобровольной госпитализации этого мало. Вам следовало обратиться к участковому психиатру за направлением, а потом уж вызывать нас.

— Ну и..?

— Если сейчас мы сочтем его не опасным социально, мы оставим его дома, — злорадно сказал я. Не люблю хамства, особенно в мой адрес, и особенно со стороны вызывающих. Особенно в ночное время и усложненных условиях обслуживания вызова. — А вы завтра потопаете к участковому. Вам ясно?

— Ясно. А если я вашему главному врачу позвоню и все это расскажу?

— Звоните, — насмешливо ответил я. — Мы действуем строго по закону и согласно своим функциональным обязанностям.

Откуда-то издалека раздался звон разбитого стекла.

— Антон? — подал голос невидимый в темноте Серега.

— Пошли, — согласился я, отстраняя свою оппонентку в сторону.

Мы кинулись вверх по тропинке, преодолев последние метры спринтерским бегом. Дорогу нам преградила калитка, сколоченная из набранных здесь же, в лесу, веток — Серега, не останавливаясь, пнул ее ногой, заставив отлететь в сторону и снести что-то, загрохотавшее железом о железо. Двор небогатого лесного домика, скупо освещенный забранной в сетку лампой накаливания, был пуст, за исключением дровяного сарая и давно заброшенной собачьей будки. В дальнем углу, граничащим с лесом, была навалена гора всякого хлама, возвышавшегося почти на голову выше меня; среди лежащих вповалку ведер, ободов от бочек, старых грабель и различного бесформенного мусора совершенно неожиданно смотрелись пять горшков с цветами, установленные в ряд на лежащей горизонтально доске — этакий островок порядка среди моря хаоса. С веранды, окаймляющей домик, в нашу сторону тянулись клубы гадко пахнущего дыма. Мы, ругаясь, принялись растаскивать в стороны висящие на натянутых веревках простыни и одеяла, скрывавшие от нас источник возгорания. Им оказалась куча сложенной вразнобой сырой одежды, поверх которой тлели запаленные нашим клиентом щепки. Сам больной сидел около своего импровизированного очага на корточках, по-птичьи разведя худые колени в стороны и уперев узкий подбородок в ладони, задорно дул на тлеющие угольки, с вполне понятным намерением из искры возродить пламя. В метре от него весело занимались огнем половицы, на которых поблескивали осколки и металлический остов раскоканной керосиновой лампы.

— Идиот чертов, — ругнулся Серега, сдирая с веревки одеяло и накрывая им горящий настил. — Живым сгореть хочешь, дегенерат?

Больной сумрачно посмотрел на нас, вряд ли понимая суть сказанного. На вид ему было лет так пятьдесят, что могло быть как истиной, так и глубоким заблуждением. Волосы на голове были пострижены щетинистым седым ежиком, равномерно торчащим и на макушке, и на висках — скорее всего, они периодически сбривались наголо, дабы не обращаться к услугам парикмахера. Через темя проходил рваный шрам, напоминающий чем-то букву «К», к которой зачем-то пририсовали еще одну палочку сверху. Колоритный тип. Худой, как мумия Тутанхамона, половина зубов во рту отсутствует, остальная половина, судя по виду и кариозным пятнам, близка к тому, чтобы отсутствовать тоже. На ногах у него красовались плотные зимние джинсы, заправленные в резиновые полусапожки — абсолютно по сезону, что и говорить, зато худой торс был облачен в пропитанную по́том, некогда белую майку на лямках, ныне выглядящую так, словно ей три года подряд чистили карбюратор «Москвича».

— Что, дружок, замерз? — примиряюще спросил я, опуская руку в карман и сжимая вязку в кулаке.

— Ы-ы-ы-ы, — ответил «дружок», демонстрируя щербатую анти-голливудскую ухмылку и вызов всем рекламам зубных паст одновременно. — А фо? Они скафали — хелни, я и хелнул.

— Вот и молодец. Только дом поджигать не стоило.

Серега занял позицию сзади и справа от больного.

— Тебе зовут как?

— А фо? — задал повторно свой вопрос больной. — Они скафали…

— Уже в курсе. Но все-таки звать-то тебя как?

— Гыыыы, — неизвестно чему порадовался пациент, удивительно проворно вставая. — Менты. Менты!

— Нет, не менты, дорогой, но поехать с нами, думаю, придется.

— Нееее, — мотнул головой поджигатель и уверенно направился в дом.

— А ну, погоди, — я взял его за локоть, совершая грубую ошибку — локоть тут же распрямился, и ребро ладони совсем чуть-чуть не достало до моего кадыка, больно двинув меня по правой ключице.

— Держи!!

Серега прыгнул, хватая его за вторую руку, — и согнулся, взвыв зверем, потому как получил хлесткий удар в колено. Я, пересилив боль и нездоровую муть перед глазами, перекинул руку через шею больного — оказывается, лишь для того, чтобы непостижимым образом оказаться на затоптанном грязными ногами деревянном полу веранды. Сзади меня что-то звучно грохнулось, заставив доски заскрежетать о сдерживающие их гвозди, и рассыпалось яростным матом, производимым, несомненно, Серегиным голосом. Я по-черепашьи развернулся, наблюдая, как наш хилый пациент придавил моего напарника своим птичьим весом и уверенно сдавливает ему глотку, после чего, выдернув из кармана вязку, я перекинул через его голову и крепко натянул. Больной тут же забыл о Сереге, вцепившись в материю, но разорвать ее не смог и через шесть стандартных секунд грянулся о пол, увлекая за собой меня.

— Вот… вот… вот же сука, а… — потрясенно бормотал мой напарник, отплевываясь. — Вот же гнида… за глотку, тварь…

— Да хватит причитать, вяжи руки быстрее, — прикрикнул я, упираясь коленом в неподвижное тело, — пока он…

Обычно «странгуляционная терапия», как мы именуем ее в нашем узком кругу, актуальна минуты две-три после ее применения — как раз хватает для того, чтобы обмотать руки бессознательного буяна. На сей раз она оказалась неожиданно кратковременной — я, опрометчиво ослабив вязку, осознавал свою вторую за этот вызов ошибку уже в полете в направлении заставленного стеклянными банками фанерного шкафчика в углу веранды.