Книга Эй, вы, евреи, мацу купили? - Зиновий Коган

Юля истомленная в джинсах.

– Папа сделает нам хупу, – сказала Юля.

Ну, прямо, ой, ой, ой…

Вот те на.

Она созрела к материнству.

Ну, прямо, вот те на!

– Ну, вообще, – сказала Аня, – обожаю хупы.

– Не стучи вилкой по зубам, – приказал Муня.

– От пьяного слышу, – сказал Аня.

– Прикольно, да? Я пьяный. А ты мне наливала, кенгуру?

– Они под забором, – засмеялась Юля, – И похожи на папочку.

– Юля, не обижай кенгуру, – сказала Аня.

– Что у кенгуру на ужин? – Муня постучал пятками об пол.

Раньше Муня занимался любовью, а теперь – ерундой. А все потому, что историю делают те, кому больше делать нечего.

Поиск еды в холодильнике, окна в лягушках и мошкаре, что-то вроде пиццы по-австралийски. Остается одно – вода со льдом и секс. Но секс не для Ани и не для Муни. Для Муни исповедь детей.

– Ну, колись!

– Сдал квартиру на выкуп, а сама сюда. Эту сдадим, в новый дом переедем. Это бизнес.

– А бабки откуда?

– Из банка.

– Стрельно.

– Буду милиционером.

– Такое доверие. – Ахнул Муня.

Он гордился, еще не зная, чем.

Жизнь в Мельбурне была такой же беспричинной, как и везде.

Судьба эмигрантов праведна иностранна, если не уголовна и если не абсурдна, то полна смысла.

Три года Андрей и Юля жили учебой и работой, экскурсиями по материку – с гор на лыжах, на яхте по океану. Но не было детей. Это сделало их сентиментальными. И вот они решили сделать хупу, надеясь на любовь Господню.

Хупа разыгрывалась у пирса «Devel Cat». По пляжу катались на велосипедах полицейские, одетые в шорты и шлемы.

На мелководье в запахах морской травы резвились чайки и дети, которых еще не продали в рабство. В небе кувыркались парашютисты – иногда скользили по волне.

Ну что еще? Вода и песок. В песке купались воробьи.

А над всеми, на синем небе реактивный самолет написал “froggy com. au”. И это было лягушачье благословение тем, кто бракосочетался на пляже.

Мельбурн раскалялся, и улицы перекликались светофорами на перекрестках. Им вторили летающие попугаи. Австралия – страна свободных попугаев.

Итак, пустыня дохнула перегаром и заповедь «плодись и размножайся» запустилась. Любовь и тайная страсть Балаклавы.

Шнеерсон в черном костюме и черной шляпе был узнаваем, собрал толпу полуголых австралов, участников заплыва в океан на яхтах.

Четверо из них подняли талит над головами Андрея и Юли. И в это время кубарем скатился с горячей дюны габай Хаим, будто безумный король с высокой кровати; короче, пробный шар.

– Не-е так! Не-е то!

Песчаная голова с рыбьими глазами.

Маленький, тонконогий с хазарской бородой. У него и живота не было, то есть силы мужицкой.

Но четверо бугаев с лицами, что спереди, что сзади, держали хупу над женихом и невестой. Андрей надел кольцо на указательный палец невесты.

– Будь мне женой по Закону Моисея…

Все. Хаим рухнул на песок, потому, что Шнеерсон начал зачитывать Кетубу.

– Вы хотите ребенка? – спросил Муня.

– Да, – ответил Андрей.

Невеста, которую в свое время не отдали в бордель, теперь отдавали замуж по Закону Моисея.

Такие вот плюхи от бляхи.

У пирса болталась яхта, взятая напрокат. Она не уступала городской квартире – с той разницей, что ее не затопит сверху. Занавески на иллюминаторах, но в океане врядли кто заглянет им в окна!

Что до Муи и Ани, то их сдали на сохранение Юлиной подруге Ольге.

– Ныряйте под волну, – инструктировала Ольга Муню. Но он не успвал, волна захлестывала его, срывала трусы и он сверкая незагорелой задницей гонялся за ними.

Это похоже, как он голый бросался на сугробы… в такой же декабрь… но на Камчатке и те же сорок градусов, но минус… встречал с геологами Новый год.

Выпили все и все переломали в избе. А в полночь парами бежали в яму-кипяток со снегом.

Шнеерсон и рыжий Макшрейдер оказались последними. Бултых. На снегу повалялись, бултых опять. На снегу как на электроплитке. Та к они ныряли и катались по снегу и вдруг все исчезло, кроме сугробов. И побежали они туда-сюда на четвереньках. Замолились – заплакали. Увидели окно. Окно 31 декабря на Паратунке в полночь.

– Кто там? – раздался голос.

– Свои, – взмолились голые.

То была, воистину, любовь Господня.

Аню переполняло счастье особенно во время лунного прилива.

– Это край ангелов, – сказала Ольга. – Смотрите, какие отчетливые и глубокие наши следы, но волна их накроет и ничего не найдешь, никаких следов, ни малейших отметин. Тебя уже нет, но это место здесь. Как будто жизнь не мнимая, но и не настоящая.

– Вы говорите о времени, – сказал Шнеерсон. – Идеальное убежище. День, неделя… еще и еще… и каждый исчезает в своей могиле… Но пока звенят бутылки и веселье…

Разгонистым почерком бежала Аня по урезу воды.

– У океана голос дикаря, а в бухте он домашний.

Они слушали крики птиц и разбивающихся о берег волн. Молчание стремительно сближало Муню и Ольгу. Казалось, что небо, песок и воды ловили звуки нарождающегося чувства между ними.

Тем временем, яхта вышла из бухты. Штиль распластался до заката. Но даже штиль таит смертельную опасность. Ты наг перед заповедями Господними.

* * *

Андрей осязал лицо Юли, губы, играющие его пальцами, ее дыхание.

Они разделись. Их тела были легки и любимы. Над ним ее лицо; в его ладонях заколыхалась ее грудь. Друг в друге они находили приют и заново учились любить. Он проникал в нее, будто лучи заката проникали.

Они шептали имена друг друга или это говорил ангел, кому суждено родиться. Вот наконец и свершится то, к чему она предназначена.

Заря застала их спящими, и долго-долго в это утро они попеременно впадали в забытье, а, проснувшись, были похожи на штиль. Они еще не обнаружили друг в друге перемены. Они сидели бок о бок, перед ними лишь океан как большая дорога.

Господи, какое счастье! Они живы, они вместе!

– Ты рада?

– Я всегда об этом мечтала.

На Балаклаве в пятницу в церкви, что рядом с синагогой, библиотекарь Ольга и Муня листали Библию. И видела Ольга в Муне то, что он в себе не замечал, а ему наплевать на разницу в тридцать лет. Они легли под рояль, и от ее вскриков в ушах звенело колоколами.