Книга Наш человек в Гаване - Грэм Грин

— Ну вот. Скоро нашей конторе конец.

— Почему?

— Может быть, нам удастся окончить свои дни с честью, если я раздобуду список действующих здесь иностранных агентов.

— Включая и нас с вами?

— Ну нет. Мы с вами никогда не действовали.

— Не понимаю.

— У меня нет тайных агентов, Беатриса. Ни одного. Гассельбахера убили зря. В горах Орьенте нет никаких сооружений.

Характерно, что она не выказала ни малейшего удивления. То, что он ей сообщил, ничем не отличалось от любых сведений, которые ей надлежало занести в картотеку. Оценка этих сведений будет произведена Главным управлением в Лондоне. Он сказал:

— Я понимаю, ваш долг — немедленно сообщить об этом начальству, но я буду вам очень благодарен, если вы подождете до послезавтра. Тогда, надеюсь, мы добавим к этому что-нибудь настоящее.

— Если вы к тому времени будете живы.

— Конечно, я буду жив.

— Что вы задумали?..

— У Сегуры есть список иностранных агентов.

— Нет, вы задумали совсем не это. Но если вы умрете, — сказала она, и ему показалось, что голос ее звучит гневно, — что ж, как говорится, de mortuis…[49]и так далее.

— Если со мной что-нибудь случится, я не хочу, чтобы вы узнали из этих липовых карточек, каким я был мошенником.

— Но Рауль… ведь Рауль-то должен был существовать!

— Бедняга! Вот, наверно, удивлялся. Поехал покататься, как обычно, по-видимому, и пьян был тоже, как обычно… Надеюсь, что был пьян.

— Но он существовал!

— Надо же было мне назвать какое-то имя. Почему я взял имя Рауль — теперь уж и сам не помню.

— А чертежи?

— Я снял их с пылесоса «Атомный котел». Ну, теперь всем забавам конец. Будьте добры, напишите за меня мое признание, а я подпишу. Я очень рад, что они не сделали ничего дурного с Тересой.

Беатриса засмеялась. Она опустила голову на руки и смеялась. Она сказала:

— Ох, до чего же я вас люблю…

— Все это вам кажется ужасно глупым, правда?

— Глупыми кажутся мне наши в Лондоне. И Генри Готорн. Неужели вы думаете, что я бросила бы Питера, если бы он хоть раз, хоть один-единственный раз оставил в дураках ЮНЕСКО? Но ЮНЕСКО было для него святыней. Конференции по вопросам культуры были святыней. Он никогда не смеялся… Дайте мне носовой платок.

— Да вы плачете!

— Я смеюсь. Эти чертежи…

— Один из них — пульверизатор, а другой — двусторонний наконечник. Вот не думал, что специалисты не догадаются.

— Специалисты их и не видали. Не забывайте, ведь это разведка. Надо оберегать источники. Мы не можем допустить, чтобы подобные документы попадали в руки знающим людям. Дорогой вы мой…

— Вы сказали дорогой?

— У меня просто такая манера. Помните «Тропикану»? Как там он пел? Я еще не знала, что вы мой хозяин, а я ваш секретарь, вы для меня были просто милым человеком с красивой дочкой, и я вдруг поняла, что вы сейчас наделаете каких-то отчаянных глупостей с этой бутылкой шампанского. А я так смертельно устала от здравого смысла.

— Ну, меня вряд ли можно назвать человеком отчаянным.

— Они утверждают, что круг — это круг,

И мое безрассудство их просто бесит.

— Будь я человеком отчаянным, стал бы я продавать пылесосы?

— А я говорю, что ночь — это день.

И нету во мне никакой корысти.

— Неужели вы не знаете, что такое верность, как и я?

— Нет, вы человек верный.

— Кому?

— Милли. Плевать мне на людей, верных тем, кто им платит, тем, у кого они служат… Не думаю, чтобы даже моя страна заслуживала верности. В наших жилах смешано слишком много разной крови, но если мы любим, в сердце у нас — только один человек, правда? Разве на свете творилось бы столько гадостей, если бы мы были верны тому, что любим, а не каким-то странам?

Он сказал:

— Боюсь, что у меня могут отнять паспорт.

— Пусть попробуют!

— Все равно, — сказал он. — Теперь мы оба без работы.

5

— Входите, капитан Сегура.

Капитан Сегура сиял. Сапоги его сияли, пуговицы сияли и только что припомаженные волосы тоже сияли. Он был словно начищенное до блеска оружие. Он сказал:

— Я ужасно обрадовался, когда Милли передала мне ваше приглашение.

— Нам с вами о многом нужно переговорить. Но сперва давайте сыграем. Сегодня я вас непременно побью.

— Сомневаюсь, мистер Уормолд. Я покуда еще не обязан выказывать вам сыновнее почтение.

Уормолд раскрыл шашечницу. Потом он расставил на ней двадцать четыре маленькие бутылочки виски: двенадцать пшеничного против двенадцати шотландского.

— Это еще что?

— Выдумка доктора Гассельбахера. Мне хочется, чтобы мы сыграли одну партию в память о нем. Тот, кто берет шашку, ее выпивает.

— Хитро придумано, мистер Уормолд. Так как я играю лучше, я больше пью.

— А потом я вас догоню — и в выпивке тоже.

— Я бы предпочел играть обыкновенными шашками.

— Боитесь остаться битым? Или голова у вас слабая?.

— Голова у меня не слабее, чем у других, но, выпив, я могу вспылить. Мне было бы неприятно поссориться с будущим тестем.

— Милли все равно не выйдет за вас замуж, Сегура.

— Это нам еще надо обсудить.

— Вы играете пшеничным. Пшеничное крепче шотландского. У вас будет преимущество.

— Я в нем не нуждаюсь. Я буду играть шотландским.

Сегура повернул шашечницу и сел.

— Почему вы не снимете пояс? Вам будет удобнее.

Сегура положил пояс с кобурой на пол возле себя.

— Ладно. Я буду сражаться с вами голыми руками, — сказал он весело.

— Пистолет у вас заряжен?

— Конечно. Мои враги не дадут мне времени зарядить пистолет.

— Убийцу Гассельбахера нашли?

— Нет. Он не из уголовного мира.

— Это Картер?

— После того что вы мне сказали, я, конечно, навел справки. Во время убийства он был с доктором Брауном. А разве мы можем не верить президенту Европейского коммерческого общества?

— Значит, и доктор Браун числится у вас в списке?

— Разумеется. Ну, а теперь начнем.

Как это знает каждый игрок, шашечница пересекается по диагонали надвое «большой дорогой»: это линия обороны. Тот, кто держит под обстрелом эту черту, берет в свои руки инициативу, пересечь ее — значит перейти в атаку на противника. Сегура выбрал дебют «Вызов» и уверенно начал игру, двинув бутылочку в центр доски. Он не обдумывал ходов; он едва глядел на доску. Раздумывал и медлил Уормолд.