Книга Резервисты - Егор Лосев

— Ну, тварь ирландская! — Почему именно ирландская, он и сам не знал. — Стрелок хренов, сейчас тебе катафалк подвезут! — Сверху показалась красная рожа Толяна. — Командир, ты жив?!

— Да вроде цел. — Комбат ощупывал набухавший кровью рукав. — Похоже, он меня цепанул навылет! Толян, сиди там и смотри, что будет. Не пропусти, когда «Скорая» приедет. Андрюхе скажи, чтобы спустился к джипу. — Он подобрал винтовку и слез в ход сообщения.

Когда Комбат спустился к машине, его встретили Андрюха, командир укреппункта и медбрат.

— Андрюха, дай индивидуальный пакет, — скомандовал Комбат, стягивая с себя комбинезон. — Та-а-ак, что тут у нас?

Медбрат и лейтенант пытались уговорить Комбата лечь на кушетку, стоящую у командирского барака, но тот отказался, заявив, что это лишнее и нет никакой надобности устраивать здесь лазарет.

— Сквозняк! Буду жить! — отшутился раненый, осмотрев повреждения. — Бинтуемся и продолжаем воевать.

Залепив раны индивидуальными пакетами и укрепив конструкцию пластырем, командир снайперов вернулся к северно-восточному доту. Через пару минут туда же пришел Толян. Оказалось, что Комбат не ошибся — человек в камуфляжной куртке был снайпером, он выстрелил, спрятавшись за группу женщин. Однако и Толян попал в цель. «Амбуланс» приехал через минут пять и увез тело. Оставалось дождаться подтверждения от разведки.

Пока Толян с Комбатом обсуждали произошедшее, на укреппункт начали съезжаться начальники — командир роты, командир батальона и зам-комбрига. Последним примчался армейский «амбуланс» с русским доктором Мишей.

— Где раненый? — Замкомбрига с удивлением смотрел на подходящего к нему Комбата.

— Я раненый, — ответил тот, приведя подполковника в полное недоумение.

— Врач, быстро ко мне! Осмотри рану и вызывай вертолет, Рафи приказал эвакуировать его в «Сороку» немедленно.

— Какой вертолет? Да тут сквозное ранение! — Комбат явно никуда не собирался уезжать. — Док, я обработал рану и не думаю, что ее надо трогать.

Доктор доходчивыми словами объяснил раненому, что рану придется осмотреть еще раз.

Надев резиновые перчатки, Миша снял повязку. По кислому выражению на лице доктора стало понятно, что рана столь пустячной не оказалась. Пуля прошла навылет, вырвав кусок ткани, и доктор решил ее зашить. Но раненый вовремя отказался от такого сомнительного удовольствия и согласился ехать в больницу. Обрадованный доктор вколол ему обезболивающие, вакцину и промыл рану обеззараживающим раствором.

Через час «амбуланс» проехал КПП «Кисуфим» и, сверкая проблесковыми огнями, полетел в сторону Беер-Шевы. За спиной Комбата осталась Газа и война, которая теперь навсегда застряла в его сердце.

* * *

Желтый диск луны снизился над расцвеченным оранжевым светом прожекторов военным городком. В одной из палаток шумели голоса. Внутри свет лампочки, с трудом пробиваясь сквозь сигаретный дым, освещал бледные лица солдат, разложенные на стуле газетные вырезки с фотографиями погибших. Вместо традиционного стакана, накрытого ломтем хлеба, на стуле горели тринадцать толстых поминальных свечей. Розенбаум тянул из магнитофона:

В отпуск бессрочный,

Рваные в клочья…

Им никогда, никогда

Не обнять теплых плеч.

В палатке находились только свои, «русские». Леха разливал водку, для конспирации налитую в бутылку из-под минеральной воды. Две банки галет представляли собой нехитрую закуску. Генка сидел на стреме, периодически выглядывая за полог. Серега зло затягивался сигаретой. Сашка щурил сквозь дым и без того раскосые глаза. Остальные угрюмо прислушивались к словам песни.

Посиделки подходили к концу, водки в бутылке плескалось меньше половины.

Леха набулькал по стаканчикам очередную порцию. Из колонок неслись слова «Черного тюльпана»:

Опять на душу класть тяжелый камень,

Опять нести на Родину героев,

Которым в двадцать лет могилы роют,

Которым в двадцать лет могилы роют.

— Шухер! — шепнул Генка. — Бомба тащится!

— Бомба свой пацан! — сказал кто-то.

— Точняк, махни ему, пускай с нами выпьет! — поддержал сквозь дым другой голос.

Бомба откинул полог палатки и тут же получил из рук Генки стаканчик с водкой. Хусам помахал рукой, разгоняя дым, оглядел скромную закусь, тоскливые физиономии, помрачнел, заметив вырезки на стуле и свечи. Уперся взглядом в стоящий на койке магнитофон и гору дисков рядом с ним. Бомба отставил стакан и шагнул к койке. Поворошив диски, он выудил один, сунул вместо Розенбаума и включил. В палатке повисла тишина, а затем ударил так понравившийся ему в прошлый раз марш. Всколыхнулась плотная ткань палатки, качнулись огоньки свечей. На этот раз аккорды звучали не так сокрушительно, как на параде. Марш вызывал в душе торжественную настроенность и пронзительную грусть, напоминая о том, как совсем недавно печатали шаг на плацу: те, кто сейчас комкал в руках стаканчики с водкой, и те, чьи лица смотрели из черных рамок газетного листа.

Пару минут Бомба удовлетворенно слушал грохот «Прощания славянки» в тесном пространстве палатки, затем поднял стакан и произнес:

— Лехаей эле ше хазру! Лехаехем, хевре! (За вернувшихся! За вас, пацаны! — ивр.)

Ночь длиною в жизнь

— Ты нарисовал целый ряд картин, пока рассказывал, — заметил я.

— Да, — кивнул он. — Но все они без начала и без конца.

— Самая последняя имела конец, — возразил я.

— Да, — ответил он. — Но какой?

— Это был кусок жизни, — сказал я.

— Да, кусок жизни, — подтвердил он.

Джек Лондон. «Тропой ложных солнц»

«В заброшенном доме на улице Амир, около центральной автобусной станции Тель-Авива, обнаружено тело неизвестного мужчины, скончавшегося от огнестрельного ранения в голову. Возраст — примерно 28–30 лет. Рост 1,75. Волосы — черные. На плече татуировка: оливковое дерево и надпись: «Голани шели».[15]Располагающих какой-либо информацией просьба обращаться в полицию, округ Яркон, к инспектору М. Мизрахи по телефону 03-…»

Заметка в газете «Едиот ахронот» 15.12.200…

«Махсом» можно перевести как блокпост, или как КПП, можно придумать еще какое-то название, но все равно не удастся передать все, что всплывает в голове при слове «махсом». За три года армии и за пять лет службы в резерве я наелся «махсомов» сполна. Я стоял на блокпосту в Газе, когда главным палестинским оружием были камни, а палестинской полиции не существовало в природе. Я истекал потом на «махсоме» в иорданской долине, когда столбик термометра подбирался к 50 градусам, а бронежилет, каска и ботинки «берцы», казались изобретением инквизиции. Если на горизонте возникала машина, приходилось трясти головой и тереть глаза, чтобы понять, что это не мираж в плывущем горячем воздухе между красными скалами Иудейских гор и синей гладью Мертвого моря.