Книга Реквием по пилоту - Андрей Лях

К замку можно подойти со ста ключами, но откроет лишь один. Почему? Совпала комбинация. Можно развинтить и убедиться. К сожалению, не родился еще такой гений, который смог бы так же развинтить человеческую душу. Тристан и Изольда выпивают роковую чашу, но даже легенда не называет состава колдовского напитка; этого секрета не раскрывают нам ни граф Толстой, ни Шекспир, ни Маргарет Митчелл. Нельзя сказать, за что любят, можно — вопреки чему. Нельзя объяснить. Можно описать.

Итак, согласно сотне причин, которые я могу предположить, и двум-трем, о которых, вероятно, не догадываюсь, Колхия и Звонарь объединились в своеобразный союз, включавший в себя также двух сыновей и собаку. Собака была большая, разноцветная и разноухая, таинственной породы. Звонаря она сначала обнюхала, потом облизала, потом прошла на кухню «Пяти комнат» и там шумно завалилась, словно вязанка хвороста, и так и осталась лежать, будто это всегда было ее место. С сыновьями вышло посложнее. Старшему, Борису, было пятнадцать, младшему, Ричарду, — десять, оба уже до мозга костей пропитались той охотой к перемене мест, что двигала их матерью, и необходимость в каком-то постоянном мужчине в постоянном доме на первых порах их сильно озадачила. Вскоре, однако, Борис оценил возможность являться в любое время, отоспаться и стрельнуть денег, встречая полное понимание своих проблем. Звонарь пару раз сходил с ним на разборки, и Борис в конце концов сформулировал свое отношение в высшей форме комплимента — «нормальный мужик». Младший же, Ричард, вообще через некоторое время уверился, что Гуго — их настоящий отец.

Постепенно, поглощая холостяцкий быт, возникало совместное хозяйство. Увы — несмотря на присущую ей душевную щедрость и готовность поделиться последним куском, Колхия оказалась хозяйкой скверной, а вернее сказать — вовсе никакой. Готовить она не умела и не любила, и ее представления о семейном очаге далее того что можно уложить в рюкзак, были крайне смутны и состояли в основном из рецептов «быстрого реагирования», а от служанки в доме Колхия отказалась наотрез. Такая же картина наблюдалась и в отношении уюта в доме: насколько Инга изыскивала и изобретала изощренный, почти экзотический дизайн, настолько же Колхия была равнодушна к виду своего местообитания. В денежном вопросе тоже творилось что-то непонятное: то на нее нападала невероятная скупость, то охватывала прямо-таки царская жажда расточительности. Зато Колхия показала себя истинным мастером, когда требовалось кормить и лечить животных; если же доходило до лечения собственных детей, на нее порой накатывала редкая беспомощность.

Многолетней привычки исчезать неведомо куда по первому зову, если вдруг на краю света надо было помочь кому-нибудь из бесчисленных друзей, она не утратила и утрачивать не собиралась, и в этой ситуации между ней и Звонарем пробежала, как ни странно, первая черная кошка. Странно, ведь и сам Звонарь был готов прийти на выручку когда угодно — но, во-первых, ситуации у друзей Колхии случались куда как менее крутые, а во-вторых, семью Гуго все же ставил на первое место. Да, трудно себе представить, но Звонарь мечтал о нормальной семейной жизни!

Но Колхия — и тут мы сталкиваемся еще с одной загадкой, — несмотря на то что любила и Звонаря, и этот дом, отнюдь не отдавала им приоритета. Встречи, музыка, поездки были для нее не менее, а подчас и более важны. Сказывалась ли привычка к вольной жизни, увлеченность ли — трудно решить. Ей было тридцать два, детям был нужен родительский кров и возможность учиться, и, с другой стороны, пока развивалась любовная эпопея, Гуго год почти не пил… Курьезно то, что дети чувствовали обстановку гораздо острее, чем мать; десятилетний Ричард, пробравшись к Звонарю однажды ночью, шепотом попросил его: «Гуго, не бросай нас…» Сталбридж не скандалил, даже не роптал, занимался с ребятами и был настроен держаться до последнего. Однако ситуация частенько приближалась к критической черте.

Итак, их союз был, несомненно, трогательным, поэтичным, но семьей так и не стал. Тем не менее важно сказать, что к тому времени, когда Гуго столкнулся с Эрликоном, никакого разрыва не было. Да, напряженность нарастала, но перспектива утеряна не была, даже когда Гуго снова начал попивать, Колхия стойко сдерживала его и боролась как могла. Случалось, они ссорились, она уезжала, в том числе и на свои выступления, — оставляла детей и Гуго, но это в их совместном житье считалось в порядке вещей. Последний ее уход оказался завершающим лишь в силу его трагического финала. Богу ведомо, сколько рыжая Колхия могла бы еще пропадать и возвращаться, а Звонарь — переживать, пить и писать музыку. Но все по порядку.

Да, по порядку. В то самое время, когда руководство «Дассо» размышляло, в какое пальто лучше нарядить Эрлена Терра-Эттина, на другом берегу речки Сены Рамирес Пиредра выкладывал перед Звонарем фотографии все того же Эрлена.

— Вот этот парень, — говорил Рамирес, шевеля шероховатые снимки точеными музыкальными пальцами. — Пилот, сейчас на соревнованиях в Стимфале. Если скажет лишнее, много нас ждет хлопот.

Гуго тоже перебрал свежие компьютерные отпечатки — Эрликон у Дворца музыки, Эрликон выходит из гостиницы, Эрликон просто на улице.

— Интересное лицо. Кто такой?

— Некто Терра-Эттин. Вышел на нас через Контору. Пока что в отключке, но, когда очухается, и у нас, и у Дедушки будет море неприятностей.

Здесь Пиредра ступал на очень тонкий лед — достаточно было Звонарю припомнить и сообразить, что речь идет о сыне легендарного Терра-Эттина, друга и соратника Скифа, как становились неизбежными весьма неприятные для Рамиреса объяснения. Но совсем обойтись без помощи Звонаря Пиредра не хотел: ему непременно нужно было впутать Гуго в эту историю, чтобы, в случае отсутствия взаимопонимания со стороны Скифа, во-первых, завязаться со вторым незаменимым человеком в организации и тем хоть немного под страховаться, а во-вторых, при исходе уж и вовсе пиковом, подставить Звонаря и на этом выиграть по крайней мере сутки. К тому, чтобы все бросить к чертовой матери и унести ноги, Рамирес был уже практически готов.

Но, к счастью для Пиредры, Гуго был далек от имен прошлого, а в настоящем — от институтских дел; к тому же, в отличие от Рамиреса, знакомство разбойника с Диноэлом было довольно эпизодическим. Словом, в ту минуту Звонарь ничего не вспомнил. Однако инстинкт все же что-то ему подсказал, и Гуго недовольно спросил:

— Слушай, а не зря мы ввязываемся в конторские дела? Пусть бы Дед сам в своем ведомстве и разбирался.

— Нет его сейчас, в том-то и дело, а ждать нельзя, сам знаешь — Толборны за плечом.

На это Звонарь ничего не ответил, а только вытряхнул сигарету из пачки и стал разминать.

— Но в общем-то ты прав, — согласился Рамирес. — Контора — дело тонкое. Надо сделать так, чтобы комар носа не подточил. Никаких дров. Придумайте что-нибудь. У самолета, я там не знаю, шасси не вышли, аллергия шибанула, со шлюхами перегулял… изобретите. Трупа тоже не надо, на кой нам черт экспертиза. Не спешите, разнюхайте, проверьте охрану. Времени — до конца соревнований. Как отлетает, этот дух точно заговорит.

Вслед за тем Пиредра наговорил еще много всего, в том числе и разного вздора, сокрушался по поводу Инги, вспоминал былые дни и даже упрекал сам себя и каялся в былых ошибках, но Звонарь уже слушал его вполуха. На него, как все чаще бывало в последнее время, накатила глухая тоска, томительное предзапойное состояние. В такие дни ему хотелось забраться куда-нибудь подальше, в пустыню, в пещеру, в шкаф, похожий на гроб, втиснуться между камнями и никого и ничего не видеть. Почему? Гуго по старой привычке клял и винил во всех своих несчастьях Ричарда Длиннорукого Тратерского, что так круто обходился со Звонарем в молодые годы, и даже имя его разбойник вплетал в концовку самых навороченных ругательств, суля в горячую минуту адское пекло со сковородами и смолой.