Книга Реквием по пилоту - Андрей Лях

— Я тоже, кажется, вас знаю, — сказала Колхия, обращаясь к Мастерсону. — Вы директор Сталбридж. Я угадала?

Мастерсон не успел и рта открыть: неслыханное дело, нашелся человек, не знающий в лицо директора «Олимпии», как Звонарь среагировал в лучших пиредровских традициях.

— Да, — немедленно подтвердил он. — Вы угадали, самый настоящий директор.

— И сжал Бэту локоть.

Розыгрыш — один из китов, на которых стоит актерский мир, но Мастерсон не ожидал такого поворота и, засопев, мрачно покосился на Гуго. Тот смотрел невозмутимо, и главный режиссер с сомнением пробормотал что-то вроде «как вы узнали».

— Просто я именно так вас себе и представляла, мне о вас рассказывали, — радостно ответила Колхия.

— Да, он таков, — согласился Звонарь. — Суров, но справедлив. Однако пойдемте в студию, раз уж все собрались.

По дороге новая Афина Паллада объясняла: "Понимаете, у меня был контракт с «XX век Фокс», Мастерсон кивал: «Да, я знаю, они аннулировали ту серию контрактов», а Звонарь шел впереди, неся гитару Колхии, вошел в студию первым и объявил:

— Это директор Сталбридж, он у нас сегодня всем распоряжается!

В зеленоватом свете среди нагромождения аппаратуры сидели несколько человек, и все они порядком удивились. Маленький, с пегой бородой Арон Хэнкок покачал головой и состроил кислую мину, означавшую: «Вот-вот, только такую глупость от вас и можно ожидать»; эксперт-искусствовед Морис Фоше поднял брови, затем пожал плечами; лохматый Бак из «Галактики», героинно-синерожий, вначале выпучил глаза, потом понимающе ухмыльнулся — улучив момент, Звонарь послал ему грозный взгляд; только Реми, второй режиссер, вообще ничего не заметил, потому что во все глаза смотрел на Колхию.

Гуго прошел в звукооператорский отсек, сел за микшерский пульт, надел наушники и махнул Мастерсону сквозь силликоловое окно.

— Дайте «ля», — попросил он по внутренней связи, — и парочку аккордов.

Колхия достала гитару из футляра и, подстроив, взяла несколько аккордов. Звонарь на полном серьезе показал кольцо из большого и указательного пальцев, и прослушивание потекло привычным чередом.

Гуго отключил наушники и только наблюдал, не слыша ни звука, как Мастерсон что-то объясняет, указывает на «Галактика», тот тоже что-то говорит, все пересаживаются, Арон обращается к Фоше… Как же все-таки зовут эту Колхию? В зеленоватом студийном освещении ее глаза и волосы тоже казались зелеными, словно у русалки или дриады. Сколько, интересно, ей лет? Двадцать восемь? Тридцать один? Может, вообще зря его повело на всю эту благотворительность? Разберемся… Гуго вернул звук в наушники.

Колхия села у открытых микрофонов, начала медленное вступление, и Звонарь, внутренне похолодев, забыл, на каком свете находится.

Это была песня его родной земли. Не то чтобы самой родины, Бэрнисдельских лесов, но все равно оттуда, с Тратеры. Тогда ему исполнилось семнадцать, от кентурии осталось восемь человек, с ним — девять, они ехали по степи, по бесконечному разнотравью Междуречья — у Гуго в ноздрях даже вдруг ожил тот пряно-тошнотворный цветочный дух; они покачивались в седлах, свесив головы и освободив ноги от стремян; между ушей своей лошади будущий Звонарь видел, как выворачивает на ходу бабки лошадь, идущая впереди; стояла жара, дорога была бесконечной, и такой же была эта песня, которую тянул кто-то рядом. Позже, годы спустя, он не раз пытался припомнить ту завораживающую мелодию и что-то вспомнил, как ему казалось, почти точно, но лишь теперь понял, насколько его приблизительный вариант отличался от странной прелести оригинала. Да откуда она это знает? Речной обрыв, космы травы… У Колхии, несомненно, был голос, низкий и хорошо поставленный, его интонации будили в Звонаре еще нечто, кроме даже тех давних воспоминаний, но, что именно, он не смог бы сказать.

Когда песня закончилась, Бэт Мастерсон первым делом посмотрел на шефа, увидел его остановившийся взгляд — а все его взгляды Бэт изучил в совершенстве — и тут же попросил спеть что-нибудь еще.

Вторая песня никакого отношения к Тратере не имела, это была русская песня, и Звонарь был знаком с русской музыкой; хотя из всего текста он едва ли понял десять слов, впечатление получилось не меньшим; показалось ли ему, или на самом деле смысл доходил до него сквозь языковой барьер. Это разбойничья песня, решил Звонарь, разбойник — живой упокойник, удалой молодец, он бесстрашен, но ведает о своем горьком конце, поминает неотвратимое лихо, а все же не хочет уступать судьбе… Уж кто-кто, а Гуго знал эти темные предчувствия атаманской души. Он сбросил наушники, вышел в студию — там шел разговор — и сказал:

— Я полагаю, достаточно.

Вот напасть, забыл, он же не директор, но, как видно, это уже было не важно, Морис Фоше — опять бровями — давал понять, что он не против, Арона, ожидающего, собственно говоря, перехода к финансовой стороне, тоже как будто пробрало, вурдалакообразный Бак, которого никто не спрашивал, демонстрировал Гуго оттопыренный большой палец. Бэт Мастерсон, верный товарищескому чувству, произнес традиционную фразу:

— Нам нужно посоветоваться. Пройдите пока… м-м-м-м… вот со звукооператором.

Звонарь подошел к Колхии — она была здорово разволнована и еще не поняла, что выиграла, — и предложил:

— Пока отцы совещаются, пойдемте выпьем кофе.

Они вышли из студии, и она спросила:

— Ну, как вы думаете?

— Мне очень понравилось, — сознался он честно. — Такого здесь еще не слышали. Могу я узнать: первое — как вас все-таки зовут, и второе — откуда вы знаете эти песни?

Похоже, что голос родины-матери здорово поколебал его душевное равновесие, потому что как раз в этот момент рядом с ними выросла вторая дневная секретарша, волоокая Герда, и Гуго рта не успел раскрыть, как она протараторила:

— Мсье Сталбридж, вам только что звонил Пиредра и просил обязательно быть к двум часам.

Оказывается, у Колхии действительно были зеленые глаза, даже с разными оттенками зелени, и очень большие. В пол-лица. Герда, проклятая ведьма, злорадно улыбнулась и сгинула. Звонарь сокрушенно почесал висок:

— Все-таки давайте выпьем кофе. Мне в самом деле понравилось.

Надо сказать, что никаких других знаменательных событий до того, как Колхия переехала в звонаревские «Пять комнат», не происходило, кроме разве что бесчисленных совместных поездок на странноватые сборища «поющих поэтов», бардов, исполнителей стихов под музыку — Звонарь называл их вагантами, и это, пожалуй, самое близкое к истине определение. Тогда, в коридоре «Олимпии», он назвал Колхию прославленной, и выяснилось, что не так уж и ошибся. В тех кругах она и впрямь пользовалась огромной популярностью, и ее друзья-ваганты без труда заполняли какой угодно зал. Стиль их жизни был беспорядочным и бессребреным, музыка — абсолютно некоммерческой, но тем не менее Гуго устроил для них серию вечеров и «сделал» несколько имен.

На главный же вопрос — почему именно Колхия затронула сердце Звонаря? — я не знаю ответа. Были красивее? Да, были. Умнее? Тоже были. В чем же дело?