Книга Дети Снеговика - Глен Хиршберг

Я чуть не выронил стакан с пивом. Мне захотелось встать и уйти. Но вместо этого я спросил:

– Это она так считает?

– Лора вряд ли понимает, в чем разница, Мэтти, – ответила Кейси на удивление мирным тоном.

Мой брак трещит по швам. Надо ближайшим же рейсом лететь в Луисвилл, чтобы к полудню быть дома – прежде чем они погрузят Лорины шмотки в пикап Кейси. Я затащу Лору на диван, сяду рядом и скажу… Что скажу? Что я разыскал своего старого лучшего друга, которому я нужен не больше, чем ей? Что откопал свое детство и обнаружил там вечную мерзлоту, сумрак и многоголосое эхо?

Заехав на парковку мотеля, я просиживаю в машине минут по меньшей мере пять, прежде чем соображаю выключить двигатель. И еще две, прежде чем открываю дверь, и тут до меня доходит, что рядом непрерывным гудком сигналит раздолбанный синий «бьюик». За рулем сидит Спенсер.

1977

После смерти мистера Фокса Тереза совсем исчезла. Мои родители сказали, что доктор и Барбара явились на похороны вместе, но Терезы с ними не было. Миссис Фокс тоже приехала и перед заупокойной службой у могилы пыталась поговорить с Барбарой, но та лишь крепче прижалась к доктору и тихо плакала, глядя на голые клены. Тогда она подошла к моей матери, и на протяжении всей церемонии они стояли, держась за руки.

– Синтия совсем не изменилась, – сказала мама за ужином в тот вечер.

– Прошло ведь всего три года, – заметил отец.

– Почти четыре.

Я мало что помню о миссис Фокс, кроме того, что она занималась макраме и плела огромные корзинки для висячих цветов, а еще – что у нее были длинные рыжие волосы, которые в беспорядке лежали на спине и торчали во все стороны, словно выброшенные прибоем водоросли. Я знал, что она давно уехала, оставив тщетные попытки заставить мистера Фокса бросить пить. К тому времени Барбара уже училась в колледже, но все равно говорила, что мать их бросила.

После похорон я каждый день подолгу простаивал на автобусной остановке, устремив взгляд на то место между кленами, где обычно появлялась Тереза, когда шла в школу. Но она так и не появилась.

За все то время мы со Спенсером дважды предпринимали попытки ее повидать. Один раз в субботу после полудня упросили моего отца притормозить у ее дома по пути в «Мини-Майкс». Позвонили в дверь, но никто не открыл, и мы зашагали назад. Подвальное окно было восстановлено. Все шторы в доме задернуты, а сам двор производил впечатление церковного кладбища. Спенсер поплелся к машине, я же снова взлетел на крыльцо, позвонил еще раз и хотел было побежать назад, как вдруг дверь распахнулась. Передо мной стоял доктор в махровом халате, с чашкой кофе в руке. Он был небрит и, казалось, не спал целую вечность.

– Она не готова к вам выйти, – сказал он, даже не поздоровавшись.

– А вы ее попросите, – выпалил из-за моей спины подоспевший Спенсер.

Я весь напрягся. Его наглый тон был для меня полной неожиданностью.

Но доктор только улыбнулся своей арктической улыбкой и сказал твердое «Нет».

Когда он стал закрывать дверь, я инстинктивно выставил руку и оттолкнул ее назад. Потом уставился на эту самую руку, поражаясь тому, что сделал. Однако этот поступок вызвал у меня необычайно приятное опьянение, как будто я выдавил из себя что-то ядовитое.

В проеме снова появилась физиономия доктора.

– Можно поздороваться с Барбарой? – спросил я.

Он со вздохом наклонился в сторону гостиной и крикнул:

– Барб, поздоровайся с Мэтти.

– Привет, Мэтти! – раздался голос Барбары.

К дверям она не вышла. Доктор кивнул, помахал рукой – то ли нам, то ли моему отцу, который стоял возле машины, наблюдая за происходящим, – и запер дверь.

Второй раз мы пришли ночью и решили не уходить, пока нас не впустят в дом. Спенсер ночевал у нас, и мы с ним сидели в моей комнате, по очереди гоняя машинку по единственной работающей дорожке моего автотрека «Тайко». В отсутствие Терезы мы со Спенсером все больше и больше времени проводили вместе, но говорили все меньше и меньше. На перемене мы просто стояли рядом среди заплат грязного снега у края асфальтовой площадки, медленно изгибаясь в одну сторону, словно две березы, тянущиеся к одному и тому же источнику мертвого света.

Та ночь была первой из тех четырех, что Спенсер должен был провести у нас дома. Миссис Франклин, когда его привезла, сообщила моей матери, что продолжает операцию по «спасению брака». В ответ мать промурлыкала несколько избитых, но искренних слов сочувствия, которые она давно заучила, но ей явно было неловко. Я покосился на Спенсера, и он пожал плечами.

– Они едут на озеро Святой Клары, а потом на танцы. Иногда им весело.

После двухчасовых манипуляций с пультом автотрека я пошел в туалет и остановился в холле. Из гостиной до меня донеслись приглушенные голоса родителей. Дверь в гостиную они закрывали только в тех случаях, когда их разговор не предназначался для моих ушей, поэтому я подкрался к двери и стал слушать. Спенсер выглянул из моей комнаты и на цыпочках подошел ко мне.

– Синтия правда все это видела? – спросил отец.

Мать вздохнула.

– Нет. Колин никого не пускает в дом. Барбаре пришлось встречаться с ней в «Эврис-Дели».

– По крайней мере, они хоть наконец поговорили.

– Какое там… – Мать снова вздохнула, вздох был тяжелый и долгий, и я понял, что она плачет. – Ох, Джо! Синтия говорит, Барбара даже не прикоснулась к еде – только сидела и плакала. И еще курила. Ты когда-нибудь видел, чтобы Королева свежего воздуха Барбара Фокс курила?

Мышцы у меня на ребрах зашевелились как живые и начали сжиматься. Спенсер уселся рядом со мной на ковер и прислонился к стене. В последнее время высматривание и подслушивание стало нашим главным общим делом.

– Когда это случилось? – спросил отец.

– Дня два-три назад, по-моему. Тереза, едва проснувшись, встала с постели и искромсала бритвой все шторы в доме. А потом развесила повсюду обрывки ткани, словно это были шкуры животных или что-то в этом Родс. По словам Барбары, Тереза с тех пор все время лежит под пледом в своей комнате, прижав лицо к окну. А по ночам у нее бывают приступы плача.

– О господи, – прошептал отец.

– Колин заставляет ее раз в день вставать с постели и принимать ванну. Барбара говорит, она все время поет.

– Что поет?

– А черт ее знает, Джо. Поет и все. Уставится на стену и поет. Барбаре приходится ее мыть – сама она не в состоянии.

– Может, нам к ним сходить? Вдруг мы сможем что-нибудь сделать.

– Если и сможем, он все равно нас не впустит, – вздохнула мать.

У меня бешено затряслась голова. Я посмотрел на Спенсера. Красные кроссовки так плотно сидели на его сдвинутых ногах, как будто к ним приросли. Я знал, о чем он думает. Мы давно привыкли к монументальной молчаливости Терезы. Но мысль о том, что она исполосовала шторы и плачет по ночам, вызвала какое-то совсем новое беспокойство. Родители умолкли; немного погодя я сделал знак Спенсеру и мы тихонько прошмыгнули в мою комнату. Какое-то время мы в полной амуниции лежали на своих койках, с головой укрывшись одеялом.