Книга Золотые века - Альберт Санчес Пиньоль

— То же самое относится и к вам, — ответил ему я. — Если я не ошибаюсь, у нас с вами одинаковый распорядок дня.

Подобная перепалка казалась мне совершенно бессмысленной, если учесть, что мы вели этот нелепый разговор, стоя по колено в воде, а тем временем наши яйца сжимались от холода. А хуже всего было то, что я не понимал, зачем он тратит на меня столько энергии. Впервые за все эти дни меня глубоко задело то, что Том Златрук рассматривал меня точно так же, как ученый исследовал бы колорадского жука. Его безумный смех постепенно превратился в улыбку, мягкую и еще более злорадную, и он произнес:

— Позвольте поинтересоваться, почему вы предполагаете, что меня привел сюда материальный интерес?

С моей точки зрения, в его речах не было ни капли смысла. Что может заставить человека рисковать своей жизнью в краях, полных индейцев и хищников, страдать от одиночества и болезней, подвергаться опасности несчастного случая, если только не надежда найти золотую жилу? По-моему, его котелок перестал варить, о чем я ему и сообщил. Он сказал, что был богат, очень богат, сказочно богат.

— С чем вас и поздравляю, любезный друг, — заметил я с осуждением, — я — сын бедных голландцев, которые своих детей не баловали.

Златрук ответил сухо:

— Мои родители отнюдь не были богачами, как родители Бетховена не были музыкантами, а родители Ньютона — учеными. Любопытно, но факт: я стал миллионером благодаря своим рукам. Однако для достижения богатства мне не понадобилось трудиться, как это делают такие плебеи, как вы, да еще обманывая самих себя. Скажем так: царь Мидас избрал меня среди прочих смертных и наградил особым даром.

Людская мудрость утверждает, что время — деньги, а этот глупый спор не имел никакого смысла. Поэтому я заключил:

— Мне кажется, что я недостаточно образован, чтобы уразуметь столь сложные умозаключения, как ваши. Я понятия не имею, о чем вы говорите, и не знаю, какой страной правит ваш царь Мидас. И, если уж говорить начистоту, плевать я хотел с высокого дерева на все европейские династии.

Больше мы не разговаривали до самой ночи. После ужина каждый из нас завернулся в свое одеяло, и мы легли по разные стороны от керосиновой лампы. Неожиданно прилетели ночные бабочки, которых обычно нам не доводилось видеть. Они кружили вокруг лампы, а потом устремлялись внутрь стеклянного колпака и обжигали крылья — абсолютно идиотская гибель. Шум реки успокаивал и укачивал нас; мы уже так привыкли к нему, что не замечали, но потоки воды смывали накопившуюся за целый день грязь. Он не спал, и мне тоже не спалось. Я сказал:

— Том, что вам, черт возьми, здесь надо?

— Мое богатство не дает мне пережить некоторые чувства. Такой человек, как я, не может испытать то, что называется „золотой лихорадкой“, а потому мне доступно лишь наблюдение за этим явлением на примере других — у меня нет иного выхода. До чего может дойти человек, охваченный золотой лихорадкой? Этот вопрос меня по-настоящему занимает. — Тут он на минуту замолчал. — Как видите, я ничего от вас не скрываю.

Прошло еще некоторое время. Я не спал, и он тоже. Мы оба понимали это, и Златрук задал свой вопрос:

— А вы? Почему вам так не терпится найти золото? Чего вы на самом деле хотите добиться?

— Говорят, что деньги не всесильны, и, скорее всего это верно. Но еще вернее то, что без денег ты никто. Она любит меня, но этого мало. Приличная сумма денег помогла бы мне добиться расположения ее семьи. — Тут я вздохнул. — Ради нее нетрудно рисковать жизнью, но вам этого никогда не понять. Ее глаза отливают жемчужным блеском бирманского янтаря, а волосы струятся по плечам золотистыми локонами. О, эти локоны, достойные феи!

Более нелепое описание трудно было найти даже в самых приторных стишках, и я жестом показал, что забираю свои слова обратно.

— Извините. Я не поэт.

Он повернулся на бок, показав мне затылок, а потом засмеялся смехом койота и накрылся одеялом с головой. Этого человека я не понимал. Этот человек был крайне высокомерен. К этому человеку я питал отвращение. Бесполезно было спрашивать о причине моей ненависти. Чувства нельзя объяснить. Они есть или их нет, как это бывает с друзьями. Они посещают нас или нет, как смерть.

■

Прошло еще шесть дней, которые не принесли нам ничего нового, кроме привычных невзгод. И когда золото уже готово было превратиться в жестокий мираж, когда из мира минералов оно постепенно отступало в мир вымыслов, в этот самый момент, представьте себе, мне опять довелось дотронуться до него кончиками пальцев: десять крошечных полумесяцев, а потом — снова ничего. Я без устали работал целый день, почти касаясь лицом поверхности воды, а иногда даже погружался под воду и захватывал пригоршни песка, словно ловец жемчуга. Но нет, золото только дразнило меня.

— Надо подняться немного выше по реке, Тим, — сказал Златрук. Он стоял на скале, указывая своим длинным, как у привидения, затянутым в черную кожу перчатки пальцем на север. Я не слышал его слов. Ему пришлось повторить их. — Жила указывает нам путь. Может быть, она выходит на поверхность чуть выше? Решайте сами.

Принимать решение самому? Нет. Мне оставалось только подчиниться ему. Разве у меня был иной выход после всего, что между нами произошло? Я подумал, что только безумец может прекратить поиски, когда золото уже было рядом. Однако на самом деле только безумец мог оставаться рядом с Томом Златруком.

Жизнь на протяжении следующих недель превратилась в настоящий ад. Нам приходилось грузить весь наш лагерный скарб и все инструменты на спину мулов, карабкаться по тропинкам, которые стоили бы жизни даже козам, следуя вверх по течению реки, сражаться с колючими кустарниками и, орудуя ножами, прокладывать себе дорогу в чаще. Когда мы находили более или менее удобную площадку, мы разбивали на ней лагерь. Потом мы принимались искать золото и всегда в первый же день находили его след: то одну, то две, то три, четыре, пять, шесть, семь, восемь, девять или десять тоненьких дужек, всегда имевших одинаковую странную форму. Мы вдохновлялись и устанавливали большую трубу; речной поток увлекал в этот туннель песок и гальку со дна реки и выносил их на наши промывочные лотки. Однако на этом и кончалась наша удача: золота было достаточно для поддержания моего духа, но недостаточно для того, чтобы обеспечить мое благосостояние. Вся эта история требовала от меня физических усилий, которые даже не стоит описывать здесь. Однако разум мой страдал гораздо сильнее, чем мое тело. Я чувствовал себя религиозным фанатиком, которому разрешено читать только одну-единственную строчку Библии в неделю. После каждого нового разочарования Том Златрук ехидно повторял одну и ту же фразу, которая в его устах стала звучать как присказка:

— Вверх по реке, Тим? Чуть-чуть повыше? Решайте сами.

Когда мы разбили девятый лагерь, я был на грани изнеможения. С тех пор как тревога мучила мою душу, страдало и тело: различные болезненные симптомы, которых постепенно становилось все больше, разрушали организм. Я перестал чувствовать свои ноги, мой хребет превратился в ствол, страдающий от ударов невидимых топоров; капли мочи то и дело пачкали брюки, но у меня не было сил сдержаться. Вокруг каждого глаза расцвел фиолетовый ореол; я чувствовал, что руки, которые раньше всегда меня слушались, теперь отказывались мне подчиняться — пальцы прежде были твердыми и упругими, как морковки, а теперь их фаланги, казалось, существовали каждая сама по себе. У меня начались слуховые галлюцинации, и поэтому все: звери, прятавшиеся в лесной чаще, какие-то ночные птицы и даже ветер в прозрачный предутренний час — повторяли мое имя: Тим, Тим, Тим. Такова вся история рода человеческого: он всегда совершает одну и ту же ошибку, за которой следует туман, туман и туман. Когда люди начинают играть по-крупному, пить или любить по-настоящему, они верят, что поток грязи не сможет их унести. Но судьба их всегда одна.