Книга Проклятие рода Плавциев - Данила Комастри Монтанари

— Ты заставила мужа признать Сильвия, притворившись, будто вовсе не хочешь этого. Но в то же время ведь были и другие наследники… Их-то следовало убрать с дороги.

— Я убила Аттика, заманив его в сад запиской об измене его жены. То, что Елена ему изменяет, я знала уже давно. Вечером я дала ему питье, чтобы он двигался как в полусне. И не жалею: он всегда относился ко мне как к чужому человеку, как к пиявке, приехавшей из столицы, чтобы растратить его драгоценные деньги.

— Ты отрубила ему кисть руки, в которой он держал записку, и бросила на съедение муренам.

— Нет, на самом деле я зарыла ее неподалеку, потому что не могла вырвать записку из его пальцев.

— Собака, которая тебя знала, не залаяла. А с Секундом еще проще…

— Он не страдал, слава богу. Хватило всего лишь одного удара, когда он наклонился, чтобы рассмотреть ложный след, на который я указала. Ты все правильно понял, Аврелий. Я научилась этому в Германии, а из комнаты вышла, когда муж уснул, выпив напиток, который я приготовила ему специально.

— Но Гнея ты, однако, убила с помощью скарабея.

— Да, я думала его отравить, чтобы потом в огороде нашли труп, обмазанный медом и покрытый насекомыми. Тогда пророчество сбылось бы полностью. Но ты поставил охрану у пасеки, и планы пришлось изменить.

— Ты ждала почти двадцать лет, когда сможешь осуществить их!

— Я ждала бы еще столько же, если бы понадобилось.

— А Прокул?

— Его я не убивала. Он был стар и перепуган. Скорее всего, у него не выдержало сердце.

Аврелий покачал головой:

— Но почему ты сделала все это именно сейчас, спустя столько времени?

— Мне осталось жить несколько месяцев, приходится спешить. Не говоря уже о том, что ты приехал к нам и мог защитить завещание. Я решила положиться на тебя. Любого другого Фабриций подкупил бы.

— Хорошо знаешь своего первенца…

— Нет, он честный человек, поверь мне. Но у него свои взгляды и другие мерки.

— А что было бы, если бы я счел его виновным?

— Ты не смог бы, Аврелий. Ты бы обязательно проверил, была ли его одежда мокрой в ту ночь, когда умер Гней. А она была сухой.

— И в самом деле, я проверил. Я знал, что невозможно выйти из башенки, не испачкавшись, а в библиотеке не оказалось ни капли воды, поэтому я не сомневался в его невиновности. Убийцей могла быть ты, но я не понимал, что толкнуло тебя на это, пока не увидел в глазах Сильвия какой-то особый, неповторимый свет.

— Непросто заметить такой свет в глазах раба, — улыбнулась женщина. — Значит, он похож на меня?

— Да, Паулина. И он так же кривит губы, как его брат.

— Это особенность Фабрициев. Все мужчины в этой семье так кривят губы! — с гордостью призналась матрона. — Я вернула ему наследство и дала ему имя. Когда-нибудь, надеюсь, он сможет заседать в сенате… Плавций Сильван, римский сенатор. Звучит? Я могла бы умереть счастливой, сознавая, что не напрасно испачкала руки в крови, если бы один слишком умный патриций не раскрыл мой секрет…

Аврелий посмотрел на убийцу. На нее должна опуститься секира в наказание за чудовищные преступления. Но тогда завещание тотчас аннулировали бы и на Авернском озере никогда не появились бы механизмы, движущие мельницами…

— Да вздумай я рассказать такую невероятную историю, кто мне поверит? — задумчиво проговорил сенатор. — Повороты судьбы бывают порой столь неожиданны, столь странны… а жизнь иногда оправдывает ложное предсказание.

Слеза благодарности затуманила на мгновение глаза убийцы.

— Мое сердце устало, Аврелий, у меня больше нет сил. Тебя известят о том, что я быстро и гордо укоротила свои дни, выбрав достойный римской патрицианки способ.

— И это все? — спросил сенатор, подавляя волнение.

— Да, все, — ответила Паулина, поднимаясь и протягивая ему руку. — Ave atque vale, благородный Стаций.

В ту ночь светила луна, и небо после стольких грозовых туч наконец-то очистилось.

Патриций обернулся, желая последний раз взглянуть на очерченный в проеме арки величественный силуэт женщины, гордостью и жестокостью похожей на царицу Кибелу,[60]Великую мать земли. И тогда он почти невольно произнес стихи Катулла, которые тот посвятил своему покойному брату:

— Et in perpetuum ave atque vale, Паулина…

Он попрощался с ней. Навсегда.

18

Восемнадцатый день перед декабрьскими календами

Утром в день отъезда Аврелий пришел в библиотеку, чтобы проститься с Плавцием Сильваном. Молодой человек, полностью освоивший роль paterfamilias, сидел прямо, горделиво выпятив грудь, со строгим выражением на лице. От патриция тем не менее не ускользнуло неловкое движение, каким он спрятал руки под столешницу, чтобы не видно было дрожи, как и в тот день, когда изучал труды Эрона и уронил стиль.

Аврелий молча смотрел на него некоторое время, и юноша ожидал, видимо, какого-то порицания.

— Прекрасно, Сильвий, полное впечатление, что ты потомок знатного римского рода! — заговорил сенатор. — Смотри только не переусердствуй с величием.[61]И отнесись к своим новым обязанностям хотя бы с некоторой долей иронии, иначе они раздавят тебя.

Юноша широко улыбнулся:

— Я многим тебе обязан, сенатор Стаций. Я имею в виду Прокула, Невию и многое другое, о чем пока еще только догадываюсь. Не меньше признателен я тебе и за то, что ты научил меня думать, прежде чем следовать первому побуждению, даже когда оно продиктовано самыми благими намерениями. Честно скажу, я готов был отвергнуть наследство отца и остаться слугой, однако ты объяснил, что это не пошло бы на пользу никому, даже моим товарищам. Теперь рабы называют меня хозяином, скоро я стану для них чужим человеком, которого надо бояться или даже ненавидеть. И все же, несмотря ни на что, я смогу сделать для них гораздо больше, чем если бы оставался только управляющим. Как мне отблагодарить тебя, Публий Аврелий?

— Когда-нибудь ты покажешь мне свои механизмы, — улыбнулся сенатор. — Если, конечно, тебе удастся их построить. Vale в таком случае, Плавций Сильван! — приветствовал его Аврелий и хотел было уже удалиться, но юноша его задержал.

— Благородный Стаций! — воскликнул он. — Вряд ли такому сильному и влиятельному человеку, как ты, понадобится поддержка скромного провинциала, но, если это случится, помни — моя жизнь и мои деньги в твоем распоряжении. Могу ли я еще что-нибудь сделать для тебя?