Книга Товарищ Гитлер. Повесить Черчилля! - Герман Романов

— Этого вам с лихвою хватило, вы хороший унтер-офицер, так что знак парашютиста носите гордо, как и кресты. Я о другом — не желаете ли остаться в учебной бригаде, мне уже предложили это назначение после выздоровления. Вы великолепный солдат, я наблюдал за вами в Англии. О вашем захвате «языков» уже слагают легенды.

— Ваше предложение неожиданно, майн герр!

Макс оторопел от предложения и впервые подумал, что, оказывается, и в десанте его имя заработало определенный авторитет. И если на ринг дорога закрыта, то здесь все распахнуто. А ведь идет война, и он должен быть полезен рейху и фюреру, который так о них позаботился.

Генерал Мандль снова открыл глаза и пристально посмотрел на боксера. Тонкие губы выдавили улыбку — командир бригады хотя и пошел на поправку, но все еще был слаб.

— Оставьте раздумья, герр Шмеллинг. Война идет, выброски будут — так что для парашютистов работа еще будет. Ходят слухи, что если англичане заупрямятся на Средиземном море, то мы выбросим десант на Мальту, их главную базу в тамошних водах. Да и Гибралтар тот же. Так что работа будет! Комиссованию вы не подлежите, но вряд ли вам самому захочется прозябать во вспомогательной службе. А в бригаде вы будете пользоваться заслуженным уважением. И главное — потери оказались слишком велики, и сейчас каждый обстрелянный парашютист на вес золота. Нужно подготовить молодых, передавать им опыт. Я думаю, вы понимаете это, унтер-офицер?

— Я согласен, герр генерал, — после долгой и мучительной минуты размышлений отозвался тихим, но крепким голосом бывший боксер, чемпион мира, а ныне унтер-офицер парашютно-десантных войск, кавалер Железного креста двух степеней. — Тем более если такое уважение и заботу демонстрирует нам сам фюрер…

Берлин

— Они хотят распространить свою власть на весь мир. Поверьте — свобода и богатство в таком сочетании дают убойные козыри их пропаганде. А в сочетании с мощнейшей экономикой, огромным флотом и развернутой авиапромышленностью через год, не больше, они действительно станут опасными для нас. Добавьте к этому британскую колониальную империю, зависимые от них страны и гигантские людские ресурсы, и мы неизбежно проиграем войну, если она затянется!

Андрей тяжело вздохнул, пожал плечами и, протянув листок бумаги генералу, глухо добавил:

— У нас просто не хватит людских ресурсов, тем более что мы их сами резко сокращали. Посмотрите на эту бумагу, мой милый Эрих, и вы все сразу поймете.

Манштейн быстро пробежался глазами по листку, заполненному скупыми строчками машинописи и колонками цифр, и поднял ошарашенный взгляд на Родионова.

— Так оно и есть, Эрих. За семь лет партия превратилась в монстра, который стал тиранить весь германский народ. Около трех миллионов немцев стали изгоями в собственном отечестве. Да-да, именно немцев, хоть во многих из них и течет еврейская кровь, но они наши с вами соотечественники, чьи предки верой и правдой служили Германии. Свыше полумиллиона репрессировано, большинство из них до сих пор находятся в концлагерях. Около 50 тысяч наших граждан подло умерщвлено. Подло! Поверьте, я сам не знал об этом — партийные Торквемады сами принялись насаждать свое видение национал-социализма. Эти несчастные, многие из которых душевнобольные, стали жертвою уколов смертельной инъекцией. А среди них были и солдаты Великой войны, награжденные боевыми наградами. Понимаешь, Эрих, эти твари не пожалели наших героев, с которыми мы ходили в атаки!

Андрей в лихорадочном возбуждении подскочил к вставшему из кресла Манштейну и схватил его за мундир. Лицо генерала, по мере монолога фюрера, вначале побледнело, а теперь побагровело. Он начал хрипло дышать, сам задыхаясь гневом.

— Но мы вовремя раздавили гадину, что подтолкнула рейх на край пропасти. Мы их опередили, Эрих!

— Так точно, мой фюрер! Я и не предполагал, что эти мерзавцы за нашими спинами творят столь грязные дела. Надеюсь, что они получат сполна за свои злодеяния!

Генерал говорил четко, будто диктовал приказ, — короткая записка, переданная рейхсканцлеру начальником гестапо Мюллером, произвела на него самое серьезнейшее впечатление. Было отчетливо видно, что Манштейна колотит от сдерживаемого бешенства.

— И что нам делать дальше, мой фюрер?

— Только одно, мой милый Эрих, — готовиться к затяжной войне с англо-американцами. Это потребует от нас усилий, так же как и наших союзников. Теперь договориться с последними станет намного легче, ведь сейчас нам не препятствует безрассудная политика вчерашних лавочников и мясников, почувствовавших себя вершителями судьбы Германии…

Речь лилась плавно, но в то же время Андрей чувствовал, что теперь для него все станет намного сложнее. Ведь, избавившись от маргиналов в руководстве страной, он сам в глазах определенной части генералитета выглядит не лучше этих нацистов. А потому во многие головы уже сейчас пришла мысль — а не пнуть ли нам самого фюрера пинком под зад?

Не могла не прийти!

А это скверно, очень скверно. Но куда деваться — раз вино откупорено, то его нужно пить!

Мюнстер

Обер-лейтенант Готфрид Леске пребывал в скверном расположении духа. Его два дня назад выписали из госпиталя, и теперь он прибыл сюда, на знакомый до боли аэродром, с которого поднимал свой тяжелый «Хейнкель-111» в первые дни Французской кампании.

Как давно это было!

Пилот чувствовал себя плохо, хотя от ранения и ожогов он полностью оправился. Но его мутило, когда подлая память начинала разворачивать перед ним вполне осязаемые картинки падающего вниз бомбардировщика, а руки словно снова лизали длинные языки пламени, и Готфрид в панике начинал трясти кистями.

А потом накатывала астма — и Леске задыхался от непонятно откуда взявшегося невидимого глазу едкого дыма, офицер, к великому удивлению окружающих, начинал жадно глотать воздух, будто огромная рыба, выуженная на берег умелой рукой.

— Ферфлюхте!

В который раз проклял свою судьбу Леске, отгоняя охватившее его наваждение. Да, на отдыхе в тылу над фронтовиками понятливо посмеивались, когда те спросонок начинали искать оружие или от грохота упавших ящиков падали на землю, словно попали под минометный обстрел.

А у него другая фобия, в этом он себе отдавал полный отчет — время от времени хвататься за грудь, проверяя замок парашютной системы, словно находясь все в том же последнем полете…

«Нет, крайнем!»

Леске тут же поправил себя: уж больно в авиации не любят это слово, причем пилоты всех стран и национальностей — в летчике всегда должна быть надежда, что он останется в живых, или выпрыгнув с парашютом из гибнущей машины, или посадив ее и не угробив при этом себя и экипаж.

Обер-лейтенант тяжело вздохнул и выругался еще раз. Как он устал за эти дни, кто бы только знал! Устал гореть в сотый раз, задыхаться дымом и жадно глотать свежий воздух как живительную влагу…