Книга Беатриса - Оноре де Бальзак

— Как оскорбительно слово — «жертва»! — произнесла маркиза тоном упрека, дав тем самым понять Каллисту, сколь нелепы изъявления его чувств.

Только женщины, любящие безгранично, или кокетки умеют искусно воспользоваться случайно брошенным словом, как трамплином, чтобы вознестись на недосягаемые высоты; и ум и чувство действуют в данном случае одинаково; но любящая женщина огорчается, а кокетка презирает.

— Вы правы, — сказал Каллист, и слезы покатились по его лицу, — жертвой можно назвать только те жестокие усилия, которых вы от меня требуете.

— Замолчите же, — воскликнула Беатриса; ее потряс ответ юноши; впервые Каллист так полно выразил свою любовь, — я наделала достаточно ошибок, не искушайте же меня более.

Они незаметно добрались до утеса, поросшего самшитом. Каллист испытывал пьянящее блаженство, поддерживая маркизу, решившую добраться до самой вершины скалы.

Бедный юноша был на седьмом небе, ему дано было сжимать эту гибкую талию, он чувствовал трепет Беатрисы; он был нужен Беатрисе. Это нечаянное счастье вскружило ему голову, он уже больше ничего не видел и резко схватил Беатрису за широкую ленту ее пояса.

— Что с вами? — осведомилась она гордо.

— Значит, вы никогда не будете моей? — спросил Каллист, голос его прерывался, его душила бурлившая в жилах кровь.

— Никогда, мой друг, — ответила маркиза. — Я могу быть для вас только Беатрисой, только мечтой. Разве это не сладостно? Мы не узнаем ни горечи, ни страданий, ни раскаяния.

— И вы вернетесь к Конти?

— Так надо.

— Так не доставайся же никому! — воскликнул Каллист, толкнув маркизу с неистовой силой.

Ему хотелось услышать звук падения, а потом уже самому броситься в бездну, но он услышал только глухой крик, треск разрываемой ткани и тяжелый стук, — Беатриса не полетела в пропасть, она опрокинулась и свалилась в заросль самшита, так как, к счастью, зацепилась платьем за выступ скалы, но она упала всей тяжестью на куст и вот-вот должна была скатиться в море. Свидетельница этой сцены, мадемуазель де Туш от ужаса не могла даже крикнуть, она успела только сделать знак Гаслену, который немедленно прибежал на ее немой зов. Каллист с каким-то свирепым любопытством нагнулся над бездной, но, увидев, в каком положении очутилась Беатриса, он задрожал: она, казалось, молила о спасении, она думала, что умирает, она чувствовала, что куст не может выдержать тяжести ее тела. С неожиданной ловкостью, которая дается только любовью, с непостижимым проворством, которое обретает юноша перед лицом опасности, Каллист соскользнул с девятифутовой высоты, цепляясь за неровности гранитной стены, добрался до выступа и успел подхватить маркизу, рискуя вместе с ней упасть в море. Когда он взял Беатрису на руки, она была без сознания; но ему верилось, что здесь, на воздушном ложе, она вся принадлежит ему и что их блаженства никто не нарушит, — вот почему первым его чувством было чувство радости.

— Откройте же глаза, простите меня, — умолял Каллист, — или умрем вместе.

— Умрем? — прошептала Беатриса, приподняв веки и с трудом разжимая побелевшие губы.

Каллист ответил на эти слова пламенным поцелуем, и каков же был его восторг, когда он почувствовал, что трепет прошел по телу маркизы. В эту минуту над их головой раздался тяжелый стук сапог, подкованных железом. Гаслен прибежал вместе с Фелисите, и теперь они обсуждали план спасения несчастных влюбленных.

— Тут, барышня, есть только один способ, — заявил Гаслен. — Я спущусь к ним, они встанут мне на плечи, а вы подадите им руку.

— А как же ты сам? — спросила Фелисите.

Слуга с удивлением взглянул на нее — ему и в голову не приходило, что его судьбу можно принимать в расчет, когда в опасности жизнь его юного хозяина.

— Беги лучше в Круазик и принеси лестницу, — посоветовала Фелисите.

«А она ловко сообразила», — подумал Гаслен, поспешая к Круазику.

Беатриса слабым голосом попросила, чтобы ее положили на землю, она почувствовала себя дурно. Юноша устроил маркизу на свежей траве между гранитной стеной и кустом самшита.

— Я все видела, Каллист, — сказала Фелисите. — Умрет ли Беатриса, удастся ли вам спасти ее, — помните: это был только несчастный случай.

— Она возненавидит меня, — печально ответил юноша, и глаза его налились слезами.

— Она будет тебя обожать, — возразила Фелисите. — Вот наша прогулка и кончилась, надо доставить Беатрису в Туш. А что бы ты сделал, если бы она умерла? — спросила Фелисите, помолчав.

— Я последовал бы за ней.

— А твоя мать? — И затем добавила слабым голосом: — А я?

Каллист с бледным как полотно лицом стоял, опершись спиной о гранит, он не пошевелился, не ответил. Вскоре вернулся Гаслен; на ферме, расположенной неподалеку среди лугов, он раздобыл лестницу и бегом примчался с ней к месту катастрофы. Беатриса почувствовала себя немного лучше. Гаслен приладил лестницу и посоветовал Каллисту обвязать маркизу красной шалью Фелисите и подать ему концы, таким образом Беатриса смогла с помощью Каллиста добраться до круглой площадки, где Гаслен подхватил ее на руки, как ребенка, и положил на траву.

— Я не прочь умереть, но я страшусь мучений, — слабым голосом сказала Беатриса своей подруге.

Видя слабость и изнеможение Беатрисы, Фелисите распорядилась перенести ее на ту ферму, где Гаслен одолжил лестницу. Каллист, Гаслен и Камилл, сняв с себя всю лишнюю одежду, сложили ее на лестнице в виде матраца, водрузили на это ложе Беатрису и понесли ее, как на носилках. Фермеры предложили свою постель. Гаслен бросился к лощине, где наших путешественников поджидали лошади, оседлал своего коня и поскакал в Круазик за лекарем, а лодочникам он посоветовал подвести лодку как можно ближе к ферме. Каллист, примостившись на табурете, только кивками да односложными восклицаниями отвечал на расспросы Фелисите, которую душевное состояние юноши тревожило не меньше, чем слабость Беатрисы. После кровопускания больная почувствовала себя лучше; она начала говорить, согласилась, чтобы ее отнесли в лодку, и к пяти часам пополудни ее доставили от герандского мола в Туш, где уже дожидался городской врач. Слух о происшествии разнесся по этому пустынному и почти необитаемому краю с поразительной быстротой.

Каллист провел ночь в Туше, у ног Беатрисы; вместе с ним бодрствовала и Фелисите. Врач пообещал, что назавтра маркиза будет совершенно здоровой, разве что останется еще ломота. Как ни был огорчен Каллист, к его отчаянию примешивалась радость: он был у постели Беатрисы, он видел ее спящею, он видел, как она пробуждается от сна; он мог вглядываться в ее бледное лицо, изучать каждое ее движение! Фелисите горько улыбалась, — она узнавала в поведении Каллиста признаки той страсти, которая навсегда окрашивает наклонности человека в ту пору его жизни, когда ни рассудок, ни будничные заботы еще не противостоят жестоким переживаниям. Никогда Каллист не поймет, что за женщина Беатриса, достаточно посмотреть на его лицо: с какой наивностью юный бретонец выдает свои затаенные мысли!.. Он воображал, что Беатриса — его, потому что он может невозбранно находиться в ее спальне, любоваться ее постелью с разбросанными одеялами. С благоговейным вниманием он ловил малейшее движение Беатрисы; все его поведение выражало такое очаровательное любопытство, счастье проступало так откровенно на его лице, что обе женщины порою не могли удержать улыбки. Когда Каллист увидел прекрасные глаза цвета морской воды, в которых странно смешивались смущение, любовь и насмешка, он покраснел и отвернулся.