Книга Я сам себе дружина! - Лев Прозоров

Дай – беззвучно взывали распяленные когти.

Богатство твоей страны. Честь твоего племени. Силу и храбрость мужчин. Красоту женщин. Свободу детей. Землю под твоими ногами, что приютила могилы предков. Небо над твоей головой, к которому ты поднимаешь руки, славя Богов. Душу твою.

Дай!

Громиле-налётчику в обмен на долю невольника. Хитроглазому торгашу в обмен на порченую монету.

Дай!! Дай – или умри, как те, чьи кости лежат в траве под стенами их домов!

– Сдохнете, – звенящим от ненависти голосом сказал Мечеслав тем, кто не мог его слышать. – Когда-нибудь, я не знаю когда, вы – сдохнете! Потому что есть Боги. Они – не камень и не дерево, Они – Правда. Они не допустят вам быть. И я не допущу.

Зашипел, покидая ножны, меч.

Мечеслав помнил, что сказал ему Ратка. Он боялся не успеть. Очень боялся.

Но нельзя было этого оставлять так. Иначе… иначе бы получилось, что их, безымянных, лежащих в траве, не только убили в тот день.

Что их – победили.

В два удара, привстав в стременах, Мечеслав стесал искалеченный лик, в душе прося прощения у чура, если он ещё тут был. Но лучше вовсе потерять голову, чем носить на ней рабское клеймо. Потом, на миг помедлив, рубанул ещё шесть раз – по стёсу. Первыми двумя ударами высек косой крест. Четырьмя следующими – превратил простой косой крест в Яргу – знак Солнца, Хорса-Дажьбога, изгоняющего всякую нечисть.

И показалось – облегчённый вздох прошелестел травой, затянувшей останки домов и их жителей.

Только после этого, на ходу вынимая из сумки-калиты на поясе точильный камень, Мечеслав, сын вождя Ижеслава, двинулся дальше.

Спать на сей раз вовсе не пришлось. Не настолько и велико оказалось Рясское поле. Костры, у которых ночевало торжище, он заметил ещё до полуночи.

На сей раз он решил забыть, что утро вечера мудренее. У россыпи костров ночевала не одна дюжина людей, среди которых наверняка были не только торговцы – но и охранявшие их наёмники. Или такие же горлохваты-перекати-поле, как те, чей след привёл его сюда – твари потрусливее и послабее наёмников, но стаей против одного… Да и купцы отнюдь не все забывали, с какой стороны хватаются за оружие. Тот же кривич Радосвет иной раз вставал «поиграть железом» против воинов. Отец выбил из его рук клинок почти сразу. Ближним воинам приходилось возиться подольше. А молодым случалось и самим, проводив глазами выпорхнувшее из рук оружие, почувствовать ласковое прикосновение кончика клинка к шее. Таким потом, в городце, доставалось от старших…

Мечеслав сердито тряхнул головой, отгоняя некстати нахлынувшие воспоминания.

Всё выходило непросто. Тут была не дюжина и не две, а как бы не вся сотня. Охранники, разбойники, купцы…

В общем, нужен был союзник. В родных местах союзниками становились лес и ночь. Тут леса не было. Оставалось полагаться на ночь.

Поодаль от торжища Мечеслав оставил коня пастись. Ни привязывать – к чему в поле-то привяжешь? – ни треножить коня не стал. Случись что – конь сам прибежит на свист. Дальше пошёл пешком.

Поднялся на ближний холм, присел, оглядывая шатры и палатки. Руда лёг рядом.

– Ну что, Руда. – Хозяин потрепал пса по загривку. – Чего думаешь, а? Я вот думаю – окружить мы с тобой их не сможем. Это точно.

Костры. Палатки. Коновязи – и просто бродящие у края света шатров стреноженные кони. Не все сюда прибыли верхом. На реке – Становая Ряса, что ли, вспомнил чертёж Ратки Мечеслав – виднелись длинные туши трёх барок. Не все на торжище спали – где-то зудела комаром дудка, здесь и там прохаживались вооружённые, по большей части косолапой поступью выдавая в себе степных табунщиков.

А на речном песке, между палатками и барками, лежали три бревна. И у них, скособочившись, спали люди. Одни в рубахах и портах, другие – в одних портах. Мечеслав долго присматривался к ним, пока не сообразил – у всех были связаны и прикручены к тому же бревну руки.

Невольники. Живой товар.

Он даже привстал на ноги, вглядываясь – боясь и надеясь разглядеть Бажеру.

Боясь – потому что больно было б увидеть любимую в неволе.

Надеясь, потому что стало б ясно – вот она, жива, перед ним. И осталась самая малость – вызволить её оттуда.

А как он это сделает, он уже начинал понимать.

Всё, что он видел и слышал по пути сюда, складывалось в одно. Вырезанные роды и мёртвое село говорили – хазарам и тем, кто под их рукой, тут бояться некого. Во всяком случае, так должны они думать. А такие мысли делают беспечными. Страшные слова Ратки – о служащих когани славянах, о хазарах, похожих на людей, – невзирая на тошнотворность, обнадёживали: его лицо их тоже не сразу насторожит.

Так что, пришло решение, он просто сейчас встанет и спокойным шагом, как свой, как имеющий полное право тут находиться, пройдёт на торжище…

Где-то беспокойно ржанул Вихрь. Мечеслав напрягся, оглянувшись – но больше ничего слышно не было. Не иначе как зверь какой подходил, но степных некрупных волков, да ещё летом, Вихрь бы к себе не подпустил, а зверей страшнее тут вроде нету. Хотя нет, не волки. Из степи запахло конями – не иначе как дикий табун. Вот это было похуже – случись в табуне кобыла в течке или, наоборот, ревнивый и бешеный вожак. Но не лезть же сейчас растаскивать коней в стороны!

Только одно было плохо – Бажеры он не видел. Вообще не видел женщин, наверное, их прятали где-то отдельно от мужчин. Придётся искать – а чем дольше он проходит по торжищу, тем скорее повстречает кого-то, кто приглядится и поймёт, что видит чужака. Тут Мечеслав весело хмыкнул своим мыслям. А ведь этим, косолапым, и в голову не придёт подозревать чужака в человеке, появившемся пешком из степи. По походке – они с коня способны слезть разве что по большой нужде, малую – и ту небось с седла справлять норовят. Вот и на него подумают, что в степь… по тому же делу отходил. Ну не всё ж время они себе под ноги гадят, не там, где станом встали! Пришла совсем уж озорная мысль – появиться из ночи, на ходу подвязывая гашник. Для убедительности. Хотя… ну его к ляду, шутовство такое. И так помоги, Трёхликий, не выдать себя взглядом. Придётся глядеть чаще под ноги – чтоб встречный не увидел в его глазах разорённого села, умирающего Дарёна, колечка с семью лепестками в лесной, забрызганной кровью траве, лица обездоленных парней из почти вырубленного рода, искалеченного чура из мёртвого посёлка.

Ну, нечего тянуть. Ночь не вечно стоять будет. Мечеслав встал. Пора.

Руда, давно уже вглядывавшийся в ночь, вдруг вскочил на лапы, начал ощеривать пасть – зарычать. И не успел.

Прилетевший из ночи нож с глухим хрустом вошёл точно между двумя жёлтыми пятнами чуть выше умных янтарных глаз пса. Тот взметнулся было на задние лапы – и повалился на бок.

Уже неживым.

Некогда было пугаться. И скорбеть по другу и слуге было некогда. Человек, кинувший нож, теперь выметнул вперёд левый кулак – да так резко, что Мечеслав невольно отшатнулся, хоть до нападавшего и было ещё полтора шага.