Книга Я сам себе дружина! - Лев Прозоров

– Я сказал, Синко Бирич. Ты или говоришь при всех, или – ты зря слезал с седла. – Князь развернулся к дверям гридни, но Синко поднял руку, болезненно поморщившись.

– Хорошо, хорошо. Слушай здесь, если хочешь, князь. – Темно-русый, с проседью ус шевельнула невесёлая усмешка. – Ты ведь и без меня знаешь, что государыня отправляла посольство к кесарю закатных земель, Оттону.

В голосе Синко не прозвучало вопроса, и Святослав ни единым движением не отозвался ни на эти слова, ни на последовавший за ними взгляд-укол тёмных глаз.

– А вот чего ты, верно, не знаешь – это зачем она посылала к нему послов и чего просила у немецкого государя.

– Дай угадаю, – усмехнулся Святослав. – Сватала Глебку за одну из девчонок, что Оттон прижил со своей Юдифью, как тогда клянчила за меня или за него одну из Царь-городских царевен.

Синко снова поморщился.

– О сватовстве князя Глеба, – он замолчал на несколько ударов сердца, словно подчёркивая, что и как сказал, – я ничего не слышал, князь.

– Нууу, если уж ты не слышал, – усмехнулся Святослав. Синко усмехнулся в ответ, прикрывая тёмные глаза и чуть наклонив на мгновение голову.

– Зато я слышал, что государыня просила у немцев помощи и наставничества в новой вере. В вере Распятого Мертвеца, – тихо, но чётко произнёс Синко. Оглядел всех слушателей, перевёл взгляд на Святослава.

– Я сказал, князь. Сказал, как ты хотел, при всех. Княгиня Ольга просила помощи у кесаря немцев и признала себя его подручницей. Ты доволен мною, князь?

Последние слова Синко потонули в изумлённом гомоне дружины.

– Он сказал то, что я слышал? – просипел над ухом Мечеслава Дружины Вольгость. – «Княгиня Ольга»?!

– …Просила помощи… – кивнул Мечеслав. Оттон, немцы, вера в Распятого – всё это было для него пустые слова.

– Да я не про то! – зашипел Вольгость Верещага. – Он правда сказал «княгиня Ольга»? Не «государыня»?

– Ну… да. А что такого?

– Ты биричей не знаешь, Дружина. А пуще всего – Синко. Для него слово не так сказать – такое же бесчестье, как для воина в спину ударить, а для купца – монету испортить…

Но тут Святослав поднял руку, и все дружинники словно онемели.

– Ты не всё сказал, Синко Бирич, – не повышая голоса, произнёс князь, с высоты крыльца разглядывая поднятое к нему острое лицо вестника.

– Не всё, князь, – кивнул тот. – Оттон согласился. К Киеву сейчас идёт отряд немцев и чехов во главе с епископом Адальбертом. Это имя, я думаю, ты тоже слыхал, князь.

На сей раз Святослав отозвался с нехорошей улыбкой:

– Доводилось.

Кивнув, Синко продолжал:

– Мои люди опередили его, но ненадолго. Если ты поспешишь, успеешь в Киев вровень с ними.

И снова взмах княжеской руки прервал вскипевшее многоголосье дружины.

– Ты сказал почти всё, что я хотел услышать, Синко Бирич, – сказал князь. – Почти всё. Я только одного ещё не слышал. Почему? Почему ты помчался сюда, после того, как двадцать лет служил моей матери?

Глаза старейшины киевских биричей – что бы это ни значило – потемнели пуще прежнего.

– Я служил не твоей матери, князь, – отрезал он. – Я служил и служу сейчас закону и порядку. Закону и порядку в своём городе и на своей земле.

Святослав ещё смотрел в лицо Синко, словно стараясь прочесть на нём что-то ещё, помимо сказанного. Потом повернулся к Ясмунду и распорядился:

– Труби большой поход, дядька Ясмунд.

Хриплые голоса дружинных рогов понеслись над тёсовыми кровлями Новгорода-Северского.