Книга Большущий - Эдна Фербер

возрасте (от семнадцати до двадцати трех лет) и учились с прохладцей, не лишая себя удовольствий. О вольнослушателях в справочнике говорилось следующее: «Лица без намерения получить степень в возрасте не менее двадцати одного года могут быть приняты для обучения после экзаменов на предлагаемые университетом образовательные курсы в качестве вольнослушателей. Они должны предоставить свидетельства успешного преподавательского опыта или любого другого образовательного опыта в практической жизни… Они не имеют права участвовать в общественной жизни университета…» В этом храме наук были свои Золушки и Смайки [17].

Студенты и вольнослушатели между собой общались мало. Их разделял не только возраст, но и цель обучения. Студенты, как юноши, так и девушки, были в основном элегантными молодыми людьми. Юноши курили трубки, носили кепки и свитера, говорили о футболе, бейсболе и девушках. Стройные девушки носили английские блузки, сквозь тонкую ткань которых просвечивали розовые ленточки на корсетных лифах, и плиссированные юбки, очаровательно покачивающиеся в такт шагам во время их прогулки под ручку по университетскому двору. Девушки сплетничали, говорили о футболе, нарядах и молодых людях. Если предоставлялась возможность, занятия прогуливали и те и другие. Студенчество. Мидуэст выпускал этих ребят сотнями – можно сказать, сосисочными связками, как колбасный завод Ога Хемпеля, где каждая прекрасная, сочная сосиска была в точности такой же, как предыдущая и последующая. В этом году учебу заканчивало несколько сотен, а на другой год еще больше.

Время от времени у какой-нибудь непослушной сосиски лопалась оболочка, и ее отбраковывали. Такие студенты поступали в университет лишь по воле родителей – домовитых лавочников, промышленников, торговцев или специалистов в какой-нибудь профессиональной области. Они желали дать детям образование, реализовав за их счет собственные амбиции: «Я не мог учиться сам, о чем всегда сожалел. Так вот теперь хочу, чтобы моему сыну (или дочери) досталось хорошее образование, которое поможет ему (или ей) победить в жизненных баталиях. Наш век, доложу я вам, – это век специалистов».

Футбол. Сплетни. Я сказал Джиму. Я сказала Бесси.

Для вольнослушателей намеренно пропустить занятия означало то же самое, что швырнуть в канаву свой скудный недельный бюджет. Если бы физически было возможно, они ходили бы сразу на два занятия, слушали бы две лекции и готовили две работы одновременно. Увлеченные, плохо одетые женщины от тридцати до сорока восьми лет. Они не пытались сделать прическу, чтобы стать красивее, а быстренько закалывали волосы шпилькой, чтобы не мешали. Одежда – нечто вроде чехла. Туфли даже не «разумно» удобные, а просто обувь – поношенная, залатанная, практичная. Мужчины серьезные, потрепанные, в очках. На воротниках перхоть. Их морщинистые, озабоченные лица являли собой удивительный контраст мальчишеским, свежим и беззаботным физиономиям студентов. Эти люди выговаривали четко, даже звучно: «Политэкономия. Прикладная психология». Большинство работали десять или пятнадцать лет, чтобы оплатить свое запоздалое обучение. Одному надо было помогать матери. Другому – семьям младших братьев и сестер. У той полной тридцатидевятилетней женщины с добрым и веселым лицом был отец-паралитик. А эта знала настоящую нужду, изнуряющую, отвратительную нужду. Пятнадцать лет она откладывала гроши, чтобы осуществить свою мечту об университетском образовании, ныне счастливо воплотившуюся в жизнь. Была одна женщина, которая хотела получить квалификацию социального работника. Ей в жизни пришлось делать все: она работала и служанкой в чужом доме, и продавщицей в дешевых магазинчиках. Вечерами она училась, откладывая по одному, по пять, по десять, а то и по двадцать пять центов. … Другого образовательного опыта в практической жизни. У этих людей он был, Господь свидетель.

Поначалу они смотрели на университет глазами ослепшего от любви жениха, который взирает на невесту со страстной нежностью обладания, ибо вся его молодость была потрачена на ожидание и тяжкий труд. Университет должен был подарить им их ушедшую юность – и не только ее. Мудрость. Знания. Силу. Понимание. Они бы умерли ради всего этого – и почти так и сделали, если учесть, сколько им пришлось работать, терпеть нужду и лишения.

Они пришли туда с любовью в протянутых руках. Они несли ее, как пожертвование в церковь. «Возьмите меня! – взывал каждый. – Я явился сюда, взяв с собой все, что имею. Преданность, надежду, желание учиться, обещание быть полезным вашему учреждению. У меня есть опыт – горько-сладкий. Я знаю, что значат жизненные баталии. Посмотрите на мои шрамы. В ваши аудитории я могу привнести много ценного. Я прошу только хлеба – хлеба знания». Но вместо хлеба университет дал им камень.

– Внимание! – шутя, говорили студенты друг другу, шагая по университетскому двору. – Впереди пугало!

Профессора находили вольнослушателей, пожалуй, слишком активными, слишком пытливыми и уж очень настойчивыми. Эти люди оставались после занятия и задавали сыпавшиеся как из рога изобилия нескончаемые вопросы. А во время занятий их все время тянуло произнести длинную речь.

– Видите ли, у меня был подобный опыт…

Но профессор предпочитал сам читать лекцию. Если уж говорить об опыте, связанном с обсуждаемой темой, то рассказ о нем должен был звучать с университетской кафедры, а не из зала. Кроме того, такое положение дел мешало привычному ходу лекции, не давая осветить вопрос достаточно быстро. Звонил звонок, а профессор успевал изложить только половину намеченного.

Первокурсник Дирк чуть было не совершил роковую ошибку, подружившись с одной из вольнослушательниц. Она ходила на занятия по политэкономии и сидела с ним рядом. Крупная добродушная девица лет тридцати восьми с блестящей, не знавшей пудры кожей и густыми волосами, от которых неприятно пахло растительным маслом. Она была доброжелательная и веселая, но одевалась ужасно. Таких студенты называли пугалом. И независимо от того, насколько холодным выдался день, у нее под мышками всегда проступали темные полумесяцы. Девушка отличалась действительно острым умом, быстрым и живым, мыслила уравновешенно и критически. Она всегда знала, какие источники действительно ценны, а какие бесполезны, как раздобыть информацию для завтрашнего семинара или для работы, которую сдавать через неделю. Фамилия у нее была Швенгауэр. Мэтти Швенгауэр. Ужас!

– Смотри, – доброжелательно говорила она Дирку, – вот это все читать не нужно. Нет-нет! Я тебе говорю. То, что нужно, ты найдешь на страницах с двести пятьдесят шестой по двести семьдесят третью у Блейна, с пятьсот сорок девятой по пятьсот шестьдесят седьмую у Джекеля и на первых одиннадцати… нет, двенадцати страницах доклада Троубриджа. Это практически все, что тебе потребуется.

Дирк был ей благодарен. Мэтти всегда составляла подробные, идеальные конспекты. И, не колеблясь, давала их списывать. Они привыкли выходить из аудитории вместе и прогуливаться по двору. Мэтти немного рассказала ему о себе.

– Так ты из семьи фермеров! – она с