Книга Федор Годунов. Потом и кровью - Иван Алексин

еле стоит, а всё же нашёл силы подняться и пришёл.

Казаки, между тем, продолжали бесноваться, требуя моей немедленной казни.

— Тихо, товарищи! — во всю глотку орёт Бородавка, подняв вверх булаву. — Слово сказать хочу.

Запорожцы нехотя затихают, недовольно ворча и кидая в мою сторону многообещающие взгляды.

— Я вот хочу спросить вас, казаки, — вопросил, между тем, кошевой, грозным взглядом окидывая притихшую толпу. — Вы православное войско или поганые язычники, что ни порядка, ни законов воинских не знают?

— Какие же мы язычники, батько? Вестимо, войско православное! — донеслось в ответ со всех сторон.

— А если так, то что же вы буйствовать в походе удумали, да расправу без суда вершить, словно басурмане какие?

Со всех сторон вновь поднялись выкрики, требующие предать меня лютой смерти. Вот только кричали при этом сечевики уже не так уверенно, без прежней страсти.

— Так предадим, — не стал перечить толпе Бородавка, согласно кивнув. — Только по суду предадим, как среди христианского лыцарства заведено. На том Сечь Запорожская стояла и стоять. Или кому-то из вас законы, что на Раде нами всеми приняты были, не по нраву?

Я криво усмехнулся, наблюдая за окончательно притихшей толпой. Ну, что же, этот раунд кошевой выиграл. И теперь меня грохнут строго по закону. Надо же! Вот прямо на душе полегчало!

— Товарищи, — потряс, между тем, булавой Яцко. — А ну, выходи в круг те, кто видел, как Чернец Гаркушу зарубил.

Из толпы вышли двое уже виденных мною казаков и хмурый Порохня. Встали, развернувшись к толпе, поклонились лыцарству.

— Все ли вышли? — выдержав паузу, вопросил кошевой. — Больше видоков нет среди вас?

— Все вышли, батьку! Нет среди нас больше видоков! — зашумели в ответ из толпы.

— Ну, тогда больше сюда никому и лезть нечего, — резко заявил Бородавка. — Послушаем, что товарищи наши расскажут, которые всё своими глазами видели. Богдан, рассказывай, как дело было, — кивнул кошевой меченому.

— Ну, дык, вошли мы в дом, а там богатый турок живёт, — чувствовалось, что оратор из Богдана был никакой и к долгим монологам он был непривычен. — Ну, я его и зарубил. Стали добычу искать, а там, смотрим, девка басурманская прячется! Ну, мы с Гаркушей и решили, что того… Не убудет, мол, с неё. Раз с басурманином жила, то православному завсегда рада быть должна, — хохотнул он неуверенно. — А тут этот московит прибежал, — зыркнул запорожец в мою сторону. — Кричит, ногами топает, да за саблю свою хватается! Спор у них с Гаркушей начался. Тот тоже саблю из ножен потянул. Я хотел было товарища остановить, да не успел. Схлестнулись. Ну, московит его и зарубил.

— Так ли всё было, Ахмед? — под негодующие крики спросил Сагайдачный у казака-азиата.

— Всё так, бачка атаман, — кивнул тот, выразительно поведя бровями. — Только Гаркуш пьян был сильно, — азиат неодобрительно покачал головой. — Какой из него воин? Этот, — ткнул в меня пальцем казак, — его легко убил.

— Вот же нехристь, — смачно сплюнул в мою сторону Тискиневич. — Что тут думать, Бородавка? — хмуро бросил он кошевому, под одобрительный рёв толпы. — Закопать его вместе с Гаркушей, чтобы другим неповадно было.

— Больно шустрый ты, Гришка, — взмахом руки остановил войскового есаула Порохня. — А меня, значит, выслушать не желаешь? А ведь ты ещё безусым в Сечь пришёл, когда меня товарищи атаманом Батуринского куреня выкликнули, — отвернувшись от побагровевшего есаула, Данила повернулся к притихшим запорожцам. — Дозвольте и слово сказать, панове!

— И то, правда, — неожиданно выступил вперёд Сагайдачный. — На суде каждый казак может слово сказать. На том наше товарищество и держится. Пусть говорит, если есть что сказать.

— Говори, Порохня. Только быстрей. Не до вечера же здесь нам стоять⁈

— Пусть, скажет. Порохня, казак добрый.

— Гаркуша с Богданом не турецкую девку обрюхатить хотели, а нашу православную, в Туретчину неволей уведённую. И девка та, Чернецу сестрой названой была. Вот ты Гричко помнишь ли, как у тебя сестру татарва поганая увела? Мы тогда молодые были. В погоню кинулись, да так и не догнали.

— Помню, как не помнить, — ответил из толпы пожилой казак. — Матушка тогда сильно по ней убивалась.

— А что бы ты сделал, если бы здесь встретил и увидел, как её казаки снасильничать хотят?

— Порубил бы, — решительно махнул рукой Грицко. — Как есть, порубил бы.

— А вы, панове? — обвёл взором запорожцев Порохня. — Неужто смотреть бы стали, как ваших матерей и сестёр насильничают?

Толпа заревела, возмущённо потрясая кулаками.

— Вот, — удовлетворённо протянул казак. — А он сразу за саблю хвататься не стал, — ткнул в меня пальцем Порохня. — По-хорошему сказал Гаркуше да Богдану, что сестра это его. И насильничать над ней, он не даст. Так ли было, Богдан или я брешу, как старый пёс? — развернулся он к несостоявшемуся насильнику. Тот промолчал, понурив голову. — Мы разве сюда пришли над нашими сёстрами насильничать, а не турок бить, а, товарищи?

Запорожцы загудели, как растревоженный улей.

А хорошо Порохня говорит, даже не ожидал от него! Думал, он только саблей махать умеет. В моей душе начал загораться робкий огонёк надежды на то, что всё может обойтись.

— А Гаркуша не угомонился и сестру Чернеца девкой продажной обозвал, а самому убираться подобру-поздорову велел, — продолжил, между тем, Данила. — Кто-нибудь смог бы такое стерпеть, товарищи? — запорожец выразительно посмотрел на окончательно притихших сечевиков. — Да я бы первый ему в морду плюнул, если он бы такое стерпел! Потому как если ты за честь своей сестры постоять не можешь, то какой же ты казак? Такому трусу не саблю, а юбку впору носить. И всё же Чернец и тогда сразу в драку не полез, а только в ответ всё что о Гаркуше думает высказал. Так ли было, Ахмед? — развернулся пожилой казак теперь уже к азиату. — Если лгу, то здесь, прямо перед всем лыцарством о том скажи!

— Так, — кивнул тот, сузив свои раскосые глаза. — Не лез Чернец первым в драку.

Я буквально кожей почувствовал, как меняется настроение среди казаков. Кто-то из толпы меня даже подбадривать начал.

— Ни один казак бы не стерпел, — согласился с