Книга Дневник (1918-1919) - Евгений Харлампиевич Чикаленко
Шрифт:
Интервал:
Закладка:
Говорил это он с каким-то смаком и при том будто уже о заранее обдуманном вопросе; видно, что они не пожалели бы Винниченко ни как человека, ни как писателя. И это видно и со слов одного офицера, который потом сказал тихонько:
— Хорошо, что у Вас не нашли много денег, потому что если бы их было много, то кто знает — остались бы Вы живы.
Вот в каких руках жизнь не то что обычного обывателя, а даже бывшего премьер-министра и выдающегося писателя, а обывателей грабит и убивает милиция в Киеве почти каждый день. В два часа дня повели В.К. на каневскую пристань.
Но против «Чайки» В.К. уговорил Майбороду оставить его под стражей в этой гостинице до прихода парохода, то есть до десяти часов вечера, Майборода согласился и оставил его там под охраной одного офицера, который целый день спал, будто не обращая внимания на Г.В., который смог написать письмо Розалии Яковлевне и быть в окружении жителей «Чайки».
Когда садились на пароход, то Майборода сказал:
— Если вы дадите слово, что не будете бежать, то мы не покажем виду, что Вы арестованы, а будем ехать с Вами вместе, как частные пассажиры.
Винниченко ответил, что не считает нужным бежать, но и арест не считает позорным для себя и отдает себя во власть Майбороды, чтобы тот вел себя, как ему удобнее. По дороге на пароходе, один из офицеров, который говорил по-украински, несколько раз пробовал завести разговор, но В.К. уклонялся, а потом решил выпытать у этого офицера о причине своего ареста. Долго офицер отнекивался, но в конце концов рассказал, что «Особый отдел», то есть гетманская охранка, получил сведения, что в этот день к Винниченко должны были съехаться на съезд Грушевский, Голубович, Петлюра на совещание, на котором должна было решаться судьба Украины и Гетмана.
— Почему не подождали, чтобы арестовать всех? — спросил В.К.
— Очевидно, сведения были неточные, но на всякий случай, там Майборода оставил наблюдателей.
Когда пароход прибыл в Киев, то В.К. повезли в «Особый отдел» на Подвальную 14 и поместили его в приемной, а когда он сказал, что он очень устал и хотел бы прилечь, то его перевели в большую комнату с диваном, в которой работал за столом сам начальник Охранки, Буслов, бывший одесский товарищ прокурора, которому, по словам Шелухина, еще в самодержавные времена судебные деятели не подавали руки. Увидев, что нач. охранки рассматривает его бумаги, В.К. предложил свои пояснения к ним, чтобы скорее закончилось дело, потому что он был уверен, что после рассмотрения бумаг его, как ни в чем не повинного, сразу выпустят. Между тем на вопрос Буслову о причине своего ареста, услышал от него, что у них есть какие-то агентурные «показания». А потом Буслов меланхолически добавил:
— Сами виноваты, пригласили сюда немцев, вот теперь и страдаете…
— То есть каким образом? — спрашивает В.К.
— Да так. Привели немцев, вот теперь и выходят для Вас неприятности!
— Ничего не понимаю! — говорит В.К.
— Да. Скажите спасибо, что мы Вас арестовали, а не немцы. Вот они теперь требуют, чтоб мы Вас передали им, но я надеюсь отстоять Вас…
Но вдруг поднялась какая-то беготня, метушня, Буслов вышел, а через некоторое время вошел гетманский генерал и выразил Винниченко от гетмана сожаление за недоразумение, которое сейчас же выяснится, и его выпустят.
После отъезда генерала Буслов, очевидно недовольный, начал снова просматривать бумаги, бормоча, что Гетман то говорит одно, а другой раз — другое, что при таких условиях служить нельзя, что придется подать в отставку.
Когда Буслов вышел, и в комнате Винниченко остался с тем же офицером украинцем, который ему рассказал о причине ареста, то тот быстро начал говорить Винниченко:
— Если Вас ночью захотят куда-то перевозить, то Вы ложитесь, кричите, чтобы позвали врача, что Вам вдруг стало плохо, вообще не давайтесь, чтобы вас перевозили, потому что они могут застрелить Вас, сказав, что вы убегали…
А такие факты действительно бывают. Недавно, вот так перевозя, застрелили того офицера, который ранил штыком Грушевского, очевидно, боясь, что он откроет какую-то тайну, может, и приказ ему убить Грушевского, все возможно, потому что чего бы было бежать офицеру, который совершил вовсе не преступное дело с точки зрения охранки.
И наконец, уже часа в два ночи закончили опись документов, взятых у Винниченко, протокол ареста и допроса, и выпустили его, взяв с него слово, что он не уедет, пока не закончится его дело.
Деньги Винниченко вернули, револьверы обещают отдать тогда, когда он получит на них удостоверения, а все бумаги, говорят, потребовали себе немцы. Скоропись был у Гренера, но тот уехал в Крым, помощник его сказал, что им ничего не известно об аресте Винниченко, но возможно, что об этом знает их полевая жандармерия и обещал навести справки. Потом оказалось, что охранка действительно переслала все бумаги немецкой полевой жандармерии, хоть та и не требовала и не знала об аресте Винниченко. Характерно, что охранка сообщила немцам, что у Винниченко действительно был съезд украинских деятелей, что доподлинно известно, что был и Грушевский, но он успел убежать.
А когда Лизогуба спросил Шелухин, а затем и Шульгин, о причинах ареста Винниченко, то Лизогуб ответил, что его вовсе и не арестовывали, а вызвали на допрос. Шелухин настаивает, чтобы Винниченко подал старшему прокуратору жалобу за свой арест, но Винниченко резонно отвечает:
— Чтобы еще меня убили!
Я, кажется, в своих мемуарах записал, что когда при самодержавном строе Шемет жаловался на свой арест, то жандармы подкупили свидетелей и засадили его в тюрьму, где держали, пока он не заболел нервной болезнью.
Порядки теперь мало чем отличаются от самодержавных: та же охранка, даже те же самые служащие, которые могут жестоко отомстить тому, кто на них жалуется.
Винниченко, после своего ареста, не раз говорит, — не лучше ли было вновь перейти на давно уже хорошо испытанную практику — уехать куда-то и жить себе спокойно по чужому паспорту. Но куда уехать? Где теперь можно спокойно жить? Везде смута, разруха, восстание; еще
