Книга Сарыкамыш. Пуля для императора - Рафаэль Миргалиевич Тимошев

расследование и доложите к вечеру рапортом!"

Генерал-квартирмейстер армии генерал Болховитинов после доклада Драценко был еще более категоричным: "Крайне плохо, господин подполковник! Ваши Контрразведчики шпиона прозевали, посему с каждым предстоит особый по военному времени разговор. Отправляйтесь в Меджингерт, завтра Государь прибудет туда к двенадцати часам — на вашей совести безопасность Императора! Остальным тщательно разобраться с Сивцовым и к нолю часов доложить. И боже вас упаси, если вновь эти болваны ошиблись и шпион по-прежнему разгуливает по Сарыкамышу! Подключите жандармов, найдите реальных свидетелей, восстановите события утра поминутно. Необходимо быть твердо уверенным, что это тот самый агент! Честь имею!"

Вскоре второй этаж штаба закишел жандармами и докторами. Возглавить расследование было поручено штабс-ротмистру Драчу, что, после совещания, одобрил и представитель шефа жандармов подполковник Астафьев.

К трем часам пополудни, после осмотра тела покойного и освидетельствования его медиками, после тщательного изучения обстановки штаб-офицерской комнаты и опроса соприкасавшихся с адъютантом в то утро свидетелей сложилась следующая картина самоубийства, которая впоследствии и была отражена в рапорте.

В 9.20 утра, после беседы ротмистра Листка со штабс-капитаном Сивцовым первый был вызван в кабинет Его Превосходительства.

По свидетельству подполковника Лавренюка, примерно в 9.30, то есть спустя десять минут, адъютант позвонил в комнату штаб-офицеров и передал распоряжение генерала Воробанова встречать их с подполковником Астафьевым в канцелярии штаба и лично докладывать о готовности совещания с начальниками оперативных групп по встрече Императора. В действительности такого распоряжения генерал Воробанов не отдавал.

После получения распоряжения, около 9.40, подполковник Лавренюк поднялся на третий этаж штаба для осмотра канцелярии. Факт был подтвержден посыльным дежурного офицера, находившегося в это время на этаже, хотя точного времени рядовой указать не сумел "за неимением часов".

Таким образом, с учетом отсутствия подполковника Грушевского, проводившего по поручению начальника гарнизона смотр участвующих в оцеплении 1 декабря ополченцев 71-й бригады, штаб-офицерская комната оказалась на короткое время свободной от кого-либо.

Этим воспользовался самоубийца. В период с 9.45 до 10.00, когда в комнату вошел вернувшийся со смотра подполковник Грушевский, обнаруживший покойного, штабс-капитан Сивцов прошел в пустующую комнату штаб-офицеров и покончил собой, приняв, как было установлено, яд, содержащийся в серебряном кольце на правой руке. В самой комнате признаков пребывания каких-либо других лиц, кроме штаб-офицеров подполковников Грушевского и Лавренюка, обнаружено не было. Шинель последнего висела на вешалке.

Идентичность кольца штабс-капитана с кольцом другого самоубийцы — агента германской разведки Отто Ланге — красноречиво свидетельствовала о причастности штабс-капитана Сивцова к той же шпионской деятельности. Этому свидетельствовали и восточный кинжал, которым были совершены злодейства, и странный жест умирающего доктора Поплавского, указующий на аксельбант адъютанта. Других улик, указывающих на эту деятельность, обнаружено не было — ни в бумагах на столе адъютанта, ни в его "тревожном" чемодане, найденном в шкафу приемной рядом с "тревожными" чемоданами генерала Воробанова и подполковника Лавренюка, ни в личных вещах на квартире. Не было найдено и каких-либо предсмертных записей. Таким образом, все указывало на то, что именно разговор ротмистра Листка, раскрывшего штабс-капитану связь между лицом, знавшим дату приезда Императора и последующими убийствами, а также исчезновением шпионки Анны Калленберг — этот разговор и стал побудительным мотивом, сподвигшим штабс-капитана Сивцова на самоубийство. А это подтверждало, что адъютант и был тем разыскиваемым лицом, что совершил вышеупомянутые преступления.

После непродолжительного совещания все основные лица, ведущие расследование, согласились с вышеизложенными положениями, должными затем лечь в основу требуемого рапорта. А вскоре контрразведчики и штабс-ротмистр Драч вышли на штабной двор провожать Астафьева, отъезжающего в Тифлис к главнокомандующему, и подполковника Драценко, вынужденного убыть в Меджингерт. И тот и другой Воробанова тревожить не стали. Генерал все еще не отошел от удара, нанесенного ему правдой о любимце адъютанте, — заперся в кабинете и никого не принимал…

Когда Астафьев, сухо попрощавшись, отбыл на вокзал, Драценко направился к ожидавшей его повозке. Неподалеку переминались с ноги на ногу двое казаков, державших под уздцы своих нетерпеливо бьющих копытами коней. Но, не дойдя до них, подполковник остановился, вдохнул воздух и, повернувшись, взглянул на жандарма.

— Что скажете, штабс-ротмистр? У вас такой вид, будто вас что-то гложет. Вы хотели что-то сказать, не так ли?

Драч поежился.

— По правде говоря, господин подполковник, хотел. Мучает меня одно незначительное на первый взгляд наблюдение… Все хотел высказаться, да не решался — все вроде бы с Сивцовым сходится: кольцо, кинжал…

Драценко нахмурился.

— Зря не высказались. И что за наблюдение, однако?

— Да, малость одна — расположение трупа, извиняюсь…

— И что же в нем не так? — отчего-то недовольно фыркнул Авилов. — Как упал, так и расположился!

— Так оно и есть, — не то соглашаясь, не то возражая протянул жандарм. — Упал головой к дверям, значит, живым стоял лицом во внутрь комнаты…

— И что с того?

Штабс-капитан вдруг почувствовал, что жандарм намеревается опровергнуть уже согласованные выводы расследования.

Но Драч точно не расслышал.

— А раз так, господин подполковник, то, возможно, он стоял лицом к кому-то, кто уже был в комнате. Кстати, стакан воды… Для чего ему, решившему покончить собой, надо было непременно разбавлять яд водой? Да из графина бог знает где стоявшего — на столе у самого окна! К нему-то и дотянуться невозможно самому, если стоишь в центре комнаты. Только если поднесут. А вода-то в графине чистехонькая, не отравленная…

— Хотите сказать, адъютанта кто-то отравил? — перебил Авилов.

— А хоть бы и так! — быстро ответил тот. — Налил воду из графина, подлил яду из тайного колечка да и протянул голубчику — на, мол, пей!

— Что за чертовщина, Константин Иванович? Для чего эти фантазии? — возмутился Авилов. — Кольцо-то с ядом на руке Сивцова было!

— Погодите, Виктор Николаевич! — остановил его Драценко. — Кольцо могли надеть и на труп. А вы, штабс-ротмистр, выражайтесь яснее, если есть что сказать…

— Мысль-то яснее ясного, Даниил Павлович! Если в комнате кто-то был, то Сивцов и не агент вовсе, а только человек, который по глупости сообщил закрытую информацию кому-то, кто агентом и оказался. На это обстоятельство ротмистр Листок глаза-то ему и открыл!

Жандарм обвел всех испытующим взглядом.

— Возможно, в ту минуту штабс-капитан и сам бы признался Листку, кто этот Иуда, да, видать, не успел — Алексея Николаевича в кабинет вызвали. А может, и не сумел переступить через себя, решил сначала во всем разобраться… А дальше все по фактам: отослал Лавренюка в канцелярию штаба, вызвал в освободившуюся штаб-офицерскую комнату подлеца, который, вероятно, был здесь же, при штабе, а как тот вошел, следом, получается, вошел и сам. А как вошел, так и ошарашил: знаю, мол, кто ты