Книга Игра в саботаж - Ирина Лобусова

— Легко сказать! — фыркнул Емельянов.

— А никто не говорил, что это будет легко. Но я могу сказать тебе только одно: займись убийством гримерши. И оставь в покое дом. Тебе не следует этим заниматься. Побереги себя.

— Ты же знаешь, что так никто не сможет себя сберечь. Я — тем более.

— Знаю. Но так уж расставлены фигуры, что ты стал пешкой в чужой игре. А пешка может ходить только по клеткам. И раздавят ее при первом же удобном случае любой фигурой! А в непонятной ситуации пешкой пожертвуют первой. Понимаешь, что я хочу этим сказать? По-моему, тебе самое время уйти с шахматной доски, чтобы спасти свою жизнь.

— Я не понимаю… — Емельянов обхватил голову обоими руками, — я действительно не понимаю. Я теряюсь от всего этого. Все эти заговоры, интриги, вся эта недосказанность, которая засасывает, как круговорот…

— Тебе нужно в первую очередь успокоиться, — Стеклов подлил ему еще вина, — надо отключить мозг. Это единственное, что ты можешь сейчас сделать. Жить не настоящим, а будущим. Даже если ничего из такого будущего не выйдет.

Потом они долго говорили — обо всем, но только не о взрыве дома. На прощание Емельянов все же спросил:

— Если Тимофеев предназначался на роль козла отпущения, и если этот план провалился, то кого они теперь будут искать на такую главную роль? Кого?

Но вместо ответа Стеклов только молча пожал плечами.

Был поздний вечер, когда к одной из пустующих скамеек на Приморском бульваре подошел мужчина в черных очках. Несмотря на то что они были ночью неуместны, двигался он весьма уверенно. Сел на скамейку. Закинул ногу на ногу. Минут через десять у гостиницы «Лондонской» припарковалась серая «Волга». Из нее вышел мужчина в штатском костюме и, быстро оглядевшись по сторонам, направился к скамейке на Приморском бульваре. Сел рядом с мужчиной в черных очках.

— Зачем ты снова хотел меня видеть? — судя по голосу, мужчина из «Волги» — высокий чин госбезопасности Печерский — заметно нервничал.

— Соскучился! — фыркнул человек в черных очках. Это был Андрей Стеклов.

— А поточнее? — Как ни пытался, Печерский не мог спрятать нервозности, которая сквозила во всем.

— Очевидно, я решил быть твоим вечным живым укором! — несколько высокомерно и достаточно грубо ответил Стеклов.

— И в чем ты укоряешь меня на этот раз? — Печерский невольно сжал кулаки.

— Ты знаешь, — Андрей повернул к нему голову, уставился своими непроницаемыми черными очками прямо ему в лицо.

— Я не виноват. Ты прекрасно понимаешь, что был план.

— Где Анатолий Нун?

— Я пытался его спасти. Но не смог. Ты понимаешь ситуацию, — повторил Печерский.

— Нет. Объясни.

— Не смогу.

— Тогда я попытаюсь. Во взрыве дома должен был участвовать Нун? Писатель-диссидент, еврей, который собирался бежать на Запад? Какой замечательный общественный резонанс!

— Нет, не во взрыве дома! — Кагэбист энергично замотал головой. — Совсем в другом. Взрыв дома — это случайность! Меня из-за этого чуть не понизили в должности. Но ты зря меня упрекаешь. Я обещал тебе спасти Нуна — я его спас. Вместо него выбрали другого.

— Кто он?

— Литовец. Он пройдет специальную подготовку в лагере… Ну, ты понимаешь. Больше я ничего не могу тебе сказать.

— Литва и Украина — квота? — вздохнул Стеклов.

— Да. Теракт был устроен представителями тех, кто подавал документы на отъезд за рубеж. Ты понимаешь. Нун был бы идеальным исполнителем. Но когда появился этот план, я решил его вывезти, немного припугнуть… Я… вроде как его спас.

— Где он сейчас? — нахмурился Стеклов.

— В аду.

— Что будет дальше?

— А ты как думаешь? Из ада не возвращаются! — В голосе Печерского зазвучали истерические нотки.

— Значит, это будет впервые, — пожал плечами Стеклов. — Я имею в виду возвращение из ада. Тебе придется его спасти.

— Этого я уже не смогу сделать.

— Придется, — веско повторил Стеклов.

— Послушай… — помолчав, заговорил Печерский. — Я долго, уже очень долго иду у тебя на поводу. Все только потому, что ты знаешь мою тайну. Я оступился один раз в жизни. Каждый человек может ошибиться.

— Ошибиться? Ты называешь это ошибкой? — перебил его Стеклов.

— Ну хорошо, я не так выразился. Но я уже долгое время пытаюсь искупить это. Кто, как не я, помог тебе получить квартиру? И ты знаешь, что я всегда готов помочь. Но есть вещи, которых я просто не могу сделать.

— Сделаешь, — Стеклов отвернулся к морю, которого почти не было видно.

— А ведь мне проще тебя убить, — как-то глупо хихикнул Печерский.

— Попробуй, — кивнул Андрей. — Ты сам знаешь, что произойдет дальше. Учти, я с тобой никогда не шутил.

— Да никто со мной никогда не шутил! — вдруг снова истерично выкрикнул кагэбист. — И сейчас тоже не шутят! Не шутят, когда накачивают этого литовца препаратами в больнице! И дальше шутить никто не будет!

— Попытка государственного переворота предусматривает высшую меру наказания — смертную казнь, — произнес Стеклов.

— Тебе легко говорить, — горько вздохнул Печерский, — а есть люди, которые действительно хотят, чтобы переменилась власть. И Брежнев ушел. И тогда…

— Без фамилий, — перебил его Стеклов, — ты просто чужая пешка. А пешки платят за грехи королей своей собственной жизнью.

— Пусть так, — Печерский опустил глаза вниз.

— Судьба литовца меня не интересует. Но Нуна ты спасешь, — сказал Стеклов и снова обернулся в сторону моря. В порывах поднявшегося ветра был отчетливо различим его запах…

Глава 21

Третий день подряд они возвращались за полночь. Несмотря на то что стоял конец мая, каждый раз, подъезжая к Бурлачьей Балке, Нун чувствовал промозглую сырость. Это место было для него плохим. И, глядя в бесконечные километры дороги — да что там дороги, своего персонального ада, он думал о странной ассоциации с бурлаками. Ассоциация между почти находящимися в рабстве бурлаками — и его собственной жизнью. Можно ли быть счастливым в Бурлачьей Балке? Можно ли выжить в рабстве? Моисей — выжил. Он — вряд ли.

Сейчас Анатолию казалось, что его книгу писал кто-то другой, не он. Этот роман был бы совершенно другим, если бы он начал писать его сейчас. Иногда, просыпаясь по ночам в своем сарае, он смотрел на звезды и думал о том, что написал плохой роман. И еще думал, что сейчас, с его опытом, все могло было бы быть по-другому. А значит, он перепишет, напишет другой, достойный роман. Если выживет. Если эти чужие звезды Бурлачьей Балки не станут его саваном. Если когда-то наступит завтра.