Книга Крысиный король - Дмитрий Стахов

— Лихтенштадт сказал — мой немецкий хорош, а английский очень хорош. И не тебе судить, ты языков не знаешь.

— Ну раз Лихтенштадт сказал… Я три языка знаю, то есть — два, на третьем только несколько слов и ругательства, немецкий могу отличить и тоже несколько слов, роте тойфель, их бин безофн!

— Йя-йя! — засмеялся Закгейм. — Ты у нас известный знаток!

— Ладно, ладно, давай поднимайся, вот…

Андрей положил на столик у кровати «штейер» в тряпице.

— Есть еще четыре гранаты. Патронов много. С нами Саготин. Мало, конечно, но время поджимает. Подпольное казино на Николаевской. На дверях охрана, в зале, где рулетка, есть человек, еще один — где карты, еще распорядитель, который ходит туда-сюда. Там есть кабинет, в котором сейф, они его даже не запирают, только дверь закрывают.

— Откуда ты знаешь? Был? Играл?

— Да, был. Играл. Насчет сейфа — Вобла, она с распорядителем знакома. Публика там опасная. Помимо охраны, у каждого второго револьвер.

— Значит, будет весело, — Закгейм улыбнулся. — Аристократия с нами пойдет?

— Я против.

— Тебя не послушает. Никого не послушает, кроме Лихтенштадта. Знаю, знаю, ты на него обижен, мол, его тоже помиловали. Просто ты, Андрей, сразу признался, что подавал прошение, а Лихтенштадт никому не сказал. Получилось — его помиловали против его воли, якобы чтобы дать время закончить перевод…

— Какой еще перевод? — Андрею разговор о Лихтенштадте всегда был неприятен.

— Он на предварительном и в крепости переводил книгу, забыл, как называется, про то, что евреи думают и чувствуют, как женщины. Евреи и негры. Лихтенштадт мне в крепости зачитывал. Он же мне и самоучитель дал, английского. Я знаю — он подавал прошение.

— Почему это евреи чувствуют, как женщины?

— Это мы с Лихтенштадтом обсудим. Он объяснит. Он с нами пойдет. Ты с ним помиришься. Молчи! Так надо!

— Но ведь мужчина не может чувствовать, как женщина. Невозможно это!

— Да забудь ты! — Закгейм рывком сел, взял стакан со смесью, допил содержимое, поставил стакан, развернул тряпицу. Запасная обойма упала на пол. Андрей поднял ее. Закгейм проверял, как пистолет лежит в руке.

— У меня такого не было, — сказал Закгейм. — Может, все-таки револьвер? У тебя — что?

— Маузер и такой же.

— Мне надо второй.

— Хорошо…

— Со мной приехали двое, они тоже с нами пойдут, надежные товарищи. Треть тогда для них, есть продавец динамита на киевских пороховых складах. Надо заплатить.

— Кто?

— Терлецкий и Северов. Терлецкий из Полтавы, Северов из Харькова.

— Оружие у них есть?

— Есть. Ты только помни — эксы на московской конференции запретили. На партию ничего не отдадим.

— Тогда динамит купим. Вместе с твоими, из Полтавы.

— В Киеве? А здесь?

— Будем готовиться. Еще многое может случиться, надо быть готовым. Я чувствую — так недолго будет. Все как монетка на ребре. Закгейм внимательно посмотрел на Андрея, опустился на подушку.

— План у тебя есть? — спросил он.

— План у меня начерчен. Все — по моему плану, по моим командам!

— Ты потише, перегородки тонкие, а у меня от громких слов желудочный сок выделяется…

…Лихтенштадт, поначалу согласившийся, отказался, сослался на партийную дисциплину, пообещал, что сообщать никому не будет, но, если в будущем дойдет до партийного суда, проголосует за строгое наказание. Партийная дисциплина — это главное. Поправил очки, пригладил волосы. Сказал, что вообще он уже не разделяет прежних взглядов, что теперь стоит на позициях социал-демократов, но это не мешает оставаться с партией. Пока, во всяком случае. Лихтенштадт просил Ксению не ходить, но та только усмехнулась, что-то сказал по-французски, Ксения ответила резко, отказалась потом перевести и свои слова, и слова Лихтенштадта.

Андрей не настаивал. Почти десять лет без практики и незнакомая модель пистолета повышали риск. Он разбирал и собирал «штейер», привыкал. Ксения распустила шелковый шнурок, раскрыла ридикюль, расшитый золотыми цветами, достала браунинг.

— Он принадлежал моей бабушке, — сказала она.

— Его же недавно выпускают, — удивился Андрей.

Ксения закурила.

— Я нашла водителя и машину, — сказала она. — Он анархист. Читал стихи: «Восстаньте и поднимитесь! Первое место займите! Сыны темной ночи, станьте рыцарями светлого дня!»

— Он знает — куда нас повезет?

— Нет, но узнает.

— И уедет. Или мы оттуда выйдем, а его нет. Или предаст — там его товарищи могут играть.

— Не уедет. Не предаст. И будет ждать.

Дым от папиросы стоял в комнате долго. Ксения ушла, Андрей лежал, заложив руки за голову, смотрел в потолок, заснул, проснулся в такой же позе, уже утром…

…Водитель, совсем мальчик, с белыми ресницами, в кожаной, плотно облегавшей гибкую фигуру куртке, крагах, в кожаной кепке, подвез к подъезду, как и предписывалось планом, Андрея, Закгейма и Ксению. Терлецкий и Северов приехали на извозчиках, в разное время — Северов первым, до прибытия тройки, Терлецкий после, он с собой взял накокаиненную девицу, оказавшуюся только-только вернувшейся из Иркутска Елизаветой Шульце.

Последним в дом Александрова вошел Саготин. Он подал, по кивку Андрея, сигнал — бросил в пролет лестницы дымовую шашку, еще одну — в большой зал, двери в который закрыл вместе с Северовым. Началась паника. Целью, обозначенной в плане Андрея, был зал наверху, где шла игра по-крупному, и сейф. Сопротивления не было, пока в себя не пришел поднявшийся от дверей, открывавшихся двумя ливрейными швейцарами — они были не видны с улицы, — охранник-бурят. Огромный, бритый, с красной шеей.

Андрей был уверен, что служащие казино ничего предпринимать не будут, что отпор могут дать посетители, особенно анархисты и разные мелкие грабители, приодевшиеся, желавшие выглядеть как аристократы. Охранник же, против ожидания, выхватил почти невидимый в его кулаке револьвер и попал Саготину в живот. Шульце подошла к охраннику вплотную, выстрелила ему в голову. Пролетевшая сквозь пуля разбила зеркало на лестничной площадке. «Плохая примета!» — тихо сказала Щульце и завизжала: «Всем оставаться на местах! Кто двинется — тому пулю!» Сейф оказался заперт, Северов за воротник притащил служителя казино, тот открыл сейф. Среди игравших по-крупному, возле разложенных по пачкам ассигнаций, кучки золотых монет, сидел де Ласси. Он улыбнулся и подмигнул Андрею. «Твой знакомый?» — спросил Терлецкий. «Наш, — ответил за Андрея Закгейм. — Вместе были в крепости…» Терлецкий с саквояжем подошел к де Ласси. «Предлагаете мне отдать все самому?» — спросил де Ласси. «Будьте уж любезны! — сказал Терлецкий. — И часы, часы не забудьте!» Он кивнул на золотые часы на запястье де Ласси. «Они мне дороги, дороги как память, — продолжая улыбаться, сказал де Ласси. — Каморович! Могу отдать их только вам. На хранение».