Книга Крысиный король - Дмитрий Стахов

Андрей замолчал. Саготин достал коробок спичек, дал прикурить. Мундштук сразу намок от слюны.

— Я дальше не помню… Это запомнил, потому что сидел в карцере. Там два карцера было, в одном было очень жарко, его называли то Сибирь, то как-то еще, в другом — холодно, называли Сухум. Смешно, да? Меня обычно отправляли в Сухум. Там я написал… Давай теперь ты.

Саготин начал читать, к удивлению Андрея, завывая, раскатывая букву «р» и закатывая глаза.

— В Петр-р-рополе прозр-рачном мы умрем // Где властвует над нами Прозер-р-р-рпина, // Мы в каждом вздохе смер-ртный воздух пьем, // И каждый час нам смер-ртная година. // Богиня мор-р-р-ря, гр-р-р-розная Афина, // Сними могучий каменный шелом. // В Петр-р-р-р-рополе прозр-р-рачном мы умрем, // Где цар-рству-ешь не ты, а Прозер-р-р-р-р-рпина.

Андрею стало неловко. Он оглянулся. На них никто не обращал внимания.

— Поэзия — это музыка революции, — сказал Саготин.

— А кто это царствует? Я не понял, — Андрей выплюнул намокший кусочек мундштука. — Петрополь — это… Понял, да. Ну…

— Понравилось? А вот еще…

Саготин облизнул губы, вздохнул.

— Мы — рать солнценосцев на пупе земном — // Воздвигнем стобашенный, пламенный дом: // Китай и Европа, и Север, и Юг // Сойдутся в чертог хороводом подруг, // Чтоб бездну с Зенитом в одно сочетать. // Им Бог — восприемник, Россия же — мать… Ну, что скажешь? — То собирались умирать, а вдруг стали ратью солнценосцев. Непонятно. Ты сам написал? Противоречиво.

Саготин закурил, отпил глоток чаю.

— Это и означает противоречивость, такова цель — столкновение противоположностей. Как в философии. Ты изучал философию?

— Нет, не изучал. Но про столкновение противоположностей слышал. Много раз. И много раз видел такое столкновение в жизни. Не в философии.

Они вернулись на Николаевскую. Пошли к Звенигородской. Пока сидели в чайной, прошел короткий дождь, тяжелые, редкие капли прибили пыль.

— Какой дом? — спросил Саготин.

— Семьдесят восьмой, дом Александрова. Вон он… Стой!

Андрей шагнул в арку, железные ворота были отперты, но вглубь двора они не пошли.

— Так, ты идешь дальше, я туда зайду, у них пока еще большой игры нет, рано еще, но кто-то там все равно играет, хоть и день. Я немного поставлю, у них даже рулетка есть, или сыграю на небольшие деньги, или выпью вина, там у них вино, а ты иди вперед, по Кабинетской возвращайся на Ивановскую, садись в чайной и жди. Я все посмотрю, план нарисуем…

— Мои товарищи и без плана разберутся.

— Их сколько?

— Трое.

— Значит, нас пятеро. Можем в чайной встретиться? Сегодня?

— Я могу их вызвать, только не в чайную, они будут ждать…

— Давай в чайную, — отмахнулся Андрей. — Там шумно, люди нелюбопытные, никто нас не заподозрит. А без плана и расстановки мы все умрем, как твоя эта, забыл — как ее зовут, Прозер-р-р-рпина…

…Из троих саготинских один был совсем мальчик, с обгрызенными ногтями, ученик в стекольной мастерской, другой — дезертир, крестьянин, всех подозревающий в стремлении обмануть, третий — в студенческой шинели, с наглым еврейским лицом. Андрей не стал чертить план, хотя карандаш и бумага лежали в кармане — мальчик должен был испугаться и план забыть, дезертир ничего бы не понял, тоже бы натворил глупостей, студент понял бы все, но сделал бы по-своему, из-за еврейского характера. Они вчетвером сидели так, чтобы Андрей был один перед ними, свободный стул был даже чуть повернут, словно какой-то человек недавно с него поднялся и вышел на минуту. Дезертир достал из кармана пиджака заткнутую тряпочкой бутылку, Саготин дал Андрею прикурить, неодобрительно посмотрел на бутылку, дезертир бутылку убрал.

— С ними идти нельзя, — сказал Андрей Саготину, когда они вышли из чайной. — Там охрана. На дверях то ли бурят, то ли монгол, у него кулак что голова этого еврея.

— Товарищ! — Саготин возмутился, даже выплюнул неразгрызенную семечку.

— В революции наций нет. Он не за революцию с нами, а доказать хочет, себе или маме своей, что герой. Первый стрелять начнет. Какое у него оружие?

— Солдатский наган.

— Несамовзводный? Так это значит — его там и положат. Дезертир этот и мальчик… Нет-нет… Другие нужны. Я сам найду. И тебе сегодня же сообщу. Этим скажи — через два дня, в той же чайной, в пять вечера. Студенту достань браунинг. Вот деньги.

— Зачем, если он не пойдет?

— Чтобы думал, что пойдет. Если они поймут, что мы их не берем, пойдут сами и их поубивают. Там анархисты бывают, налетчики там свои добычи проигрывают, у каждого в кармане надежный револьвер. Это не буржуазия, они дадут отпор, надо к этому быть готовым…

— Я готов, — сказал Саготин.

— Не про тебя сейчас. Надо найти того, кто не спасует. Кто прикроет спину.

— Но кого ты так быстро найдешь?

— Вебера.

— Кого?

Саготин должен был знать партийную кличку Мешке. Обязательно должен был знать. Андрей вгляделся в лицо Саготина. На нем словно пробегали тени, в складках, идущих от крыльев расширяющегося книзу носа, была грязь, на носу висела прозрачная капля. Саготин избежал крепости, был в ссылке в Архангельской губернии, там начал жить с тринадцатилетней девочкой, дочерью солдатской вдовы, с которой жил до девочки, вдова то ли утопилась, то ли повесилась, он женился на девочке, не собирался приезжать в Петроград, его нашел кто-то из комитета, кто собирал ссыльных, у Саготина уже были двое детей, жена носила третьего. Он забыл кличку, забыл. Андрей втянул воздух, да, от Саготина пахло смертью.

— Закгейма. Мы с ним были в крепости. Он один стоит всех этих…

— Закгейм в Харькове.

— Он в городе…

…Закгейм лежал в маленькой комнате, на узкой кровати, бледный, черные пышные усы топорщились. Он пил похожую на густое топленое молоко смесь, вытирал усы тряпочкой, в комнате пахло чем-то горьким.

— Тебе Вобла сказала — где меня искать? — спросил Мешке.

— Да, — Андрей вдруг покраснел, ему не нравилась кличка Ксении. Своя нравилась — Ткач, — хотя ткачом было бы правильно кликать Закгейма, тот был из Лодзи, отец его был ткачом и дед.

— Ксения узнала, где ты, — стул, на котором сидел Андрей, был скрипучий, качался. — Через Радуцкую, которая тебе врача позвала…

— Англичанин якобы. Мне вот эту гадость прописал, — Закгейм кивнул на стакан со смесью. — Я пробовал с ним на английском говорить, в крепости же учил, он ни слова не понял. Думаю, не англичанин. Выдает себя за англичанина. Думаю — немец, сейчас тут немецких шпионов тьма. Хочу с ним по-немецки поговорить. Я немного знал и тоже учил. Тогда сразу станет ясно — шпион…

— Мешке, хватит глупить. Врач — англичанин. Он меня от чириев лечил. Сказал — это свобода отыгрывается. Нет, я английского не знаю и не учил, Радуцкая переводила. И вот еще… Ты английские слова выучил, а как говорить, не научился. Я слышал, как ты говоришь, слышал, как Радуцкая с врачом говорит, как он ей отвечает, у тебя не тот язык. Ты не по-английски говоришь, а по-русски, с польским акцентом, так тебя никто не поймет.