Книга Апокриф. Давид из Назарета - Рене Манзор

– Ты не имеешь права там бросать якорь. Мы должны проверить твои трюмы. А это следует делать в порту, куда прибывают все честные моряки.

– Так вы из таможни, господа?

– Ты быстро все схватываешь, старик.

– «Старик», к которому ты обращаешься, – капитан дальнего плавания, поэтому смени тон, солдат.

То, что Приам так резко перешел от радушия к угрозе, привело таможенника в замешательство. Иуда воспользовался тем, что он отвлекся, и стал отходить от них. Но таможенник заметил это и окликнул его:

– Эй ты! Стой на месте! Все вновь прибывшие подлежат проверке. Приказ самого императора Калигулы.

– А можно его посмотреть, этот приказ императора? – поинтересовался Приам, протягивая руку.

– А ты что, умеешь читать, капитан?

– И на многих языках. В том числе и на твоем, молокосос.

Таможенник пожал плечами и вручил ему декрет, скрепленный императорской печатью. Потом он повернулся к Иуде, который уже вернулся на место, и приказал:

– А ну-ка покажи мне, что у тебя в мешке!

Подчиняясь инстинкту, Искариот напрягся. Он был близок к панике, и, видя это, таможенник повысил тон.

– Ну-ка давай его сюда! – рявкнул он, поднося факел к Иуде.

Приам нахмурился:

– Этот господин – мой пассажир, так что с ним не следует разговаривать таким тоном. В его мешке нет ничего интересного, поверь мне на слово!

Иуда бросил на Приама полный признательности взгляд.

– Ты это слышал, Реза? – расхохотался таможенник, поворачиваясь к своему коллеге. – Какой-то пират дает нам сло…

Эта насмешка так и умерла в его горле, как и хозяин, которого в этот миг пронзил кинжал Приама. Факел выпал из рук таможенника. Старый пират схватил арбалет умирающего и выстрелил в его коллегу. Острие прошло сквозь легкое несчастного, прежде чем тот успел что-то сделать. Напрасно он, истекая кровью, пытался вытащить древко обеими руками. За несколько мгновений грек избавился от двоих проверяющих. Он нагнулся к своим жертвам, которые все еще бились в конвульсиях на песке, и спросил:

– У таможни есть что задекларировать?

Гребцы покатились со смеху и начали разгружать лодку, а Приам повернулся к Иуде и вскользь обронил:

– Что бы там ни было в твоем мешке, используй это во благо, друг.

39

Иерусалим, Иудея

– Император решил, что ему следует усилить свое присутствие в Иерусалиме, – мрачно сообщил Пилат, входя в покои Каифы.

– Что? Он собирается приехать сюда? – изумился первосвященник.

– Нет, не сам он. Лучшие скульпторы Рима трудятся сейчас днем и ночью над созданием его золотого скульптурного изображения. Он требует, чтобы статую поставили в святая святых, на месте статуи Бога иудеев – она будет напоминать всем о его божественной природе.

– Там нечего заменять, прокуратор. В святая святых нет статуи Яхве.

– Как это?

– В святая святых нет ничего! Только первосвященник может приподнять завесу, чтобы помолиться там один раз в год, на праздник Йом-Кипур, День всепрощения.

– Помолиться кому, если там пусто?

– Наш Бог отличается от ваших тем, что он невидим. Присутствие идола нарушило бы первую из наших заповедей. Я очень сожалею, но власть твоего императора заканчивается у дверей моего Храма.

– А-а, вот как ты думаешь… Твой Храм, как ты выразился, является частью империи. И если наш с тобой император решит его разрушить, он это сделает. Независимо от того, закрыты его двери или нет.

Каифа глубоко вздохнул и прошелся по комнате, чтобы унять растущую нервозность.

– Ты читал Книгу Даниила, прокуратор?

– А что, должен был?

– В данном случае тебе было бы полезно знать его пророчества: «И поставлена будет им часть войска, которая осквернит святилище могущества… и поставит мерзость запустения»[37]. А дальше Даниил еще говорит: «…но люди, чтущие своего Бога… будут действовать»[38]. Это означает, что, если ты осквернишь Храм, на твоей совести будут жизни тысяч людей.

– На нашей совести, Каифа. На моей – как солдата, который не мог не подчиняться приказам, а на твоей – как первосвященника, который не сумел защитить свой народ. Мы связаны судьбою, хочешь ты того или нет. Так вот, чего я жду от тебя. Забудь эти предсказания давно ушедших дней и думай о своей карьере. Ты бы не смог все эти годы находиться во главе синедриона, если бы не умел подмазывать механизмы.

– Речь идет не о смазке и не о механизмах! – возмутился Каифа. – Речь идет об осквернении Храма! Если не будет Храма, не будет и синедриона. С кем ты предпочитаешь иметь дело? С нами или с зелотами?

Пилат всмотрелся в лицо своего самого большого врага в поисках того, что выдало бы его тайные мысли. Но он не увидел ничего подобного. Прокуратор испытывал к нему нечто вроде уважения, поскольку тот, как и он сам, сумел удержаться на своем месте.

– Через несколько недель статую императора доставят в Иерусалим, чтобы она заполнила собой пустоту в святая святых, которой вы поклоняетесь. Я сообщил тебе это для того, чтобы ты смог подготовиться к столь значимому событию, и я рассчитываю на то, что ты будешь хранить это в тайне. Если бандиты узнают об этом…

– Они узнают об этом – рано или поздно, – не дал ему договорить первосвященник. – И что мы тогда будем делать?

– К тому моменту я уже получу подкрепление для сдерживания мятежа. Разумеется, если ты мне не поможешь решить эту проблему мирным путем. Ясно одно, Каифа: если вы воспротивитесь тому, чтобы установили эту статую, Калигула отдаст приказ предать смерти мятежников, а ваш народ обратить в рабство.

Услышав это, первосвященник побледнел и повернулся к Пилату спиной, пытаясь дипломатично вывернуться из этого тупика.

– Как давно, прокуратор, мы работаем вместе, обеспечивая мир на этих землях?

– Десять долгих лет, – устало ответил Пилат.

– Твой предшественник Валерий Грат сменил четырех первосвященников, прежде чем стал доверять эту должность мне в течение восьми лет. Это говорит о том, что я умею находить компромиссы, позволяющие примирить наши традиции с требованиями Рима. Сколько раз я делал это при твоем управлении?

– К чему ты клонишь?

– К взаимности. За эти «десять долгих лет» ты хоть раз пошел на компромисс, чтобы не нарушать наши традиции?

– Я распял «царя» иудеев.

По всему было видно, что Каифу впечатлил этот ответ, и он вздохнул, пытаясь скрыть разочарование. Гордясь своей маленькой победой, Пилат выдвинул ультиматум: