Книга Преферанс на Москалевке - Ирина Потанина

– Это он! – прошептала Галочка, оказавшись совсем рядом. – И именно такой, как в описании товарища Горленко. – Вчера Морской и Галя много говорили о сложившейся ситуации, и все, что знал о деле Коли, Морской, конечно, рассказал: с одной стороны, чтобы, проговорив все вслух, систематизировать, с другой – чтобы Галина, раз уже оказалась впутана в эту историю, понимала, откуда у него взялись причины волноваться. – Как вам там Игнат Павлович зачитывал из показаний Николая? – продолжала Галина. – «Огромный человек, при появлении которого квартира Воскресенского сразу стала меньше».

– С учетом того, что Коля наш сам довольно высокий, эти слова означают, что в вашей комнате тогда и правда был гигант, – поддержал Морской. – И этот, – он кивнул в сторону Бассейной, – конечно, сразу вызывает ассоциации. Но что поделаешь? Не бегать же за ним с предложением примерить костюм химзащиты и противогаз и предстать в этом виде перед нашим арестованным другом для опознания.

– Сначала Коля подумал, что перед ним чудовище, – шепотом проговорила Галочка, глядя вниз. – И знаете, я его понимаю. Что будем делать? Скажем Игнату Павловичу?

Мужчина и правда был какой-то неприятный. Неуклюжий, мрачный, слишком большой даже для городских улиц. Но вот так с ходу очернять человека в глазах следователей все-таки не хотелось. Да и предъявить было откровенно нечего… Как там сказал Ткаченко? «Если бы была совершена попытка нападения, то…» Пока же преследователь вел себя довольно безобидно.

– Давай не опережать события, – предложил Морской. – Быть может, мы ошибаемся, и он вовсе за нами не следит. Или следит, но вдруг его намерения смогут приблизить нас к разгадке преступления? Давай-ка подождем, чтоб подошел, а дальше прямо спросим, что ему от нас надо. И уж потом передадим все следствию. Идет? Тем паче, ты же видела вчера, как реагирует Ткаченко на подозрения окружающих – опять отмахнется и выставит все так, будто я, мнительный истерик, слишком много сочиняю.

– Мнительный истерик? – захихикала Галя. – А я тогда кто? Вернее я и моя мания преследования?

Смеяться они, конечно же, смеялись, но тем не менее оставить Галочку одну дома Морской не рискнул. Ради безопасности они даже хотели отправиться в редакцию на такси, но вовремя сообразили, что ближайший таксопарк нынче находится на площади под Госпромом, а оттуда до «Красного знамени» было ровно три шага. И оба, хотя не видели ничего подозрительного, всю дорогу неуклонно ощущали, что черный человек крадется следом.

* * *

Николаю Горленко снилось, что все хорошо. Далекий шум трамваев мягким эхом отражался от стен, как бы заверяя, что Коля был дома, в двух шагах от родной Плехановской. С улицы доносился звонкий голосок Светы. Небось опять затевала нечто грандиозное и с утра пораньше агитировала соседей на работы по благоустройству двора. За шкафом немного покашливал маленький Вовка. Но Коля не волновался – с кашлем, конечно, справимся, не те нынче времена, чтобы доктора будущего комсомольца в борьбе с обычной хворобой упустили, – главное, что сын был рядом. Вспомнилось вдруг, что с тех пор, как Вовку переселили в Зашкафье на бабушкину территорию, Коля ни разу не обнял его во сне и не поправил одеяло. Зря: наблюдать за спящим мальчишкой было чертовски приятно, а бабушка на Колю наверняка не обиделась бы – ведь мама же. Николай попытался встать, но тело было словно из ваты сделанное: вроде и двигалось, и нет одновременно. Горленко рванулся, для размаху закинув руки над головой, и тут же больно стукнулся о холодный каменный подоконник. Стоп! Откуда над головой подоконник? Из-за сквозняка они со Светой давно переставили кровать к стене. Неужто, пока он спал – тут Коля громко засмеялся, – жена и мать, не желая будить отдыхающего, сделали перестановку. Прямо с ним, невзирая на свой слабый пол и на его килограммы? С них станется!

Тут Коля открыл глаза. Чужой далекий белый потолок с маленьким черным пятном вокруг лампочки мгновенно вернул в реальность. Горленко все вспомнил и резко сел, с удивлением замечая, что руки его теперь свободны и кляпа во рту больше нет.

– Где я? – Он настороженно оглядывался, не понимая, как сюда попал. Маленькая – жесткая кушетка, окно, стул и дверь – больничная палата или – на окнах решетки, в двери прорезь с наружной задвижкой для наблюдения – такая удивительная тюремная камера?

– Все же палата, – сам себе сказал Коля, жадно втягивая ноздрями ни с чем не сравнимый свежий воздух, проникающий сквозь открытую по ту сторону решетки форточку. В тюрьме, как известно, проветриваниями не баловали.

После сна, в котором Николаю казалось, что он дома, проснуться здесь было особенно неприятно. Но если отбросить обиду на мирозданье (зачем, будто в насмешку, подбрасывает такие обнадеживающие сны, скотина?), то данное место нравилось Коле значительно больше всех, в которых ему довелось побывать за последние дни. Мирозданье, кстати, продолжало издеваться, потому что перестук трамваев не прекращался, и голос Светы по-прежнему звучал совсем близко. Или… может… Стоп! Окно! Коля приник к стеклу и увидел жену совсем рядом, прямо рядом, буквально за переливающимся всеми цветами радуги кустом отцветшей бузины. Взлохмаченная. Немного осунувшаяся, но все равно светящаяся изнутри и самая родная, она стояла перед с наслаждением потягивающим папиросу Яковом Кировым и вполголоса говорила что-то, глядя прямо перед собой. «Яков! Вот это повезло. Да ведь это, возможно, его отделение!» – узнав друга Морского и своего хорошего приятеля, Коля преисполнился оптимизма. Он ухитрился влезть на подоконник и, распластавшись по прутьям решетки, потянулся ухом поближе к форточке.

– Яков Иванович, миленький, вам же и самому будет лучше, если выполните мою просьбу, – твердила Света. – Без свидания с ним я все равно не уйду. Скандалить буду, ругаться, кричать, плакать. Да, вы уже говорили, что у вас для таких случаев уколы специальные успокоительные имеются, но вы же не растратчик какой-то там, не станете переводить народное советское имущество на случайных людей. Ну я вас прошу! Ну не заставляйте меня переходить к крайним мерам! Я сейчас на все готова. Жалобу могу написать. На то, например, что вы с Двойрой венчались в синагоге и всякий раз, когда нетрезвы, всем вокруг твердите, как вам стыдно.

Как ни старался Яков сохранить невозмутимость, но тут аж поперхнулся, бедняга.

– Это где же вы набрались такой дезинформации? – одновременно пытаясь и сделать затяжку, и восстановить дыхание, прохрипел он.

– Слухами земля полнится, – как ни в чем не бывало, ответила Света. – Может, конечно, я что-то не так услышала. Но, знаете ли, сигнализировать о подозрениях у нас никто не запрещал…

Коле стало немного стыдно за жену, но Яков, к счастью, уже взял себя в руки и, кажется, даже не обиделся.

– О том, что речь идет о совсем другой истории, знаете и вы, и я, и те, кому вы собрались сигнализировать, – усмехнулся Киров. – И вам вообще-то должно быть совестно, что вспоминаете это сейчас. Не боитесь, что я обижусь на шантаж и немедленно выдворю вас за территорию учреждения?

– Боюсь, – честно сказала Света. – Но я уже и не знаю, что придумать! Пожалуйста-пожалуйста-пожалуйста, пустите меня к нему! Я на все готова!