Книга Слэм - Ник Хорнби

— Сейчас ты увидишь, каково это, — сказала мама. — Это ведь не навсегда, правда? Никто не ожидает, что ты останешься там до... ну, знаешь... очень долго.

Я не осуждал ее за эту оборванную фразу. А как следовало ее закончить?

Она была права. Я узнаю это изнутри. Но не навсегда — это как? На пару дней? На неделю? На год?

Я помнил, что сказал мой папа, когда бросил курить: «Ты должен спрашивать себя все время: хочу я затянуться именно сейчас, в эту секунду? Не хочу — значит, не курю. А если я смог пережить эту секунду, переживу и следующую. А потом приучаешься жить с этим».

Именно это повторил я себе. Хочу я уехать домой сейчас, в эту секунду? А если считаю, что смогу продержаться еще одну минуту, я могу выдержать и следующую. Я старался не беспокоиться о том, что будет завтра, послезавтра, через месяц.

Не слишком оптимистичный способ существования, правда?

Андреа впустила нас, и мы прошли в комнату Алисии. За лето ее по-новому убрали — так, как я видел в будущем. Мы сняли плакат с Донни Дарко и повесили на его место плакат с алфавитом, так что комната уже не была такой пурпурно-красной, как раньше. Алисия лежала на постели и кормила Руфа.

— Смотри, Руф, — сказала она. — Это папка. Он пришел с нами жить.

Она старалась говорить поприветливее, но мне от этого было не намного легче. Было бы получше, если бы сам Руф оглянулся и заорал: «Урра! Папа!» Но он не закричал, потому что ему был всего день от роду.

«Оставайся с нами», — говорила мне моя мама.

«Живи с нами», — говорила Алисия.

Многие вещи казались мне не стоящими обсуждения. В школе ты слышал дурацкие споры о том, какая команда победит. «Арсенал» побьет «Челси». «Челси» побьет «Арсенал». А я думал: пусть они сами играют. Но все равно эти споры отнимали половину времени. Тут то же самое. Никто толком ничего не знает. Пусть все идет как идет. Для меня эта мысль была новой, ведь до сих пор я проводил половину времени, спрашивая себя, что случится, и споря с самим собой.

Места для всех не хватало, но никто не ушел. Мы с мамой сидели в ногах, Андреа стояла в дверях, Марк прислонился к стене рядом с дверью. Все молчали, мы все делали вид, что наблюдаем, как Руф сосет, что означало — смотрим на грудь Алисии. Я понимал, что это неважно для мамы и для Андреа, однако если ты парень, тогда это трудно. Я вовсю старался не глядеть на сиськи на курсах, но там это был плакат. А Алисия была настоящая. Это очевидно. Я взглянул на Марка. Он не казался смущенным, но я не мог определить, притворяется он или это так на самом деле. Суть в том, что если смотреть в сторону — а я посмотрел в сторону, чтобы проверить, куда смотрит Марк, — все поймут по взгляду, что у тебя на уме, а это стыднее всего. Так или иначе, ты в конечном счете чувствуешь, что делаешь что-то не так.

— Он беспокойный сейчас, — сказала Алисия. — Думаю, народу кругом многовато.

— Я подожду снаружи, — ретировался Марк. Я понял, что ему надоело рассматривать потолок. Мама и Андреа как будто не услышали слов Алисии.

— Я тоже, — присоединился я.

— Тебе уходить не надо, — возразила Алисия. — Ты здесь живешь.

Мама ничего не сказала, но я видел, что она как раз об этом размышляет. Очевидно, она не подумала о том, что Алисия намекнула всем, кто должен уйти, а кто остаться.

— Я сказала, ТЫ ЗДЕСЬ ЖИВЕШЬ, — повторила Алисия.

— Я тоже, — ответила Андреа.

— Не здесь, — возразила Алисия. — Не в этой комнате.

— Сэм тоже здесь не живет, — вмешалась моя мама. — Он просто переехал сюда на время.

— Я думаю, Алисия хочет сказать, чтобы вышли все, кроме меня.

— И Руфа, — добавила Алисия детским голоском.

— Я понимаю намеки, — наконец произнесла моя мама, и это выглядело забавно, потому что как раз намека-то она не поняла и сейчас вынуждена была в этом признаться. — Позвони мне потом, — добавила она и поцеловала меня в щеку.

И мама с Андреа вышли и закрыли за собой дверь.

— Ну вот, — сказала Алисия, — вот мы, Руф. Мама и папа. Вся семья в сборе.

И она засмеялась. Она была возбуждена. Мой завтрак стал медленно подниматься из желудка, как будто он собрался домой, к маме и Марку.

Я взял с собой немного вещей, только пару пакетов с джинсами, футболками и нижним бельем. Я принес с собой, правда, плакат с ТХ, и сразу понял, что это было ошибкой, едва положил его на кровать.

— Что это?

— Что?

— На кровати.

— Это?

— Да.

— Ну просто, знаешь... Он как, хорошо сосет?

— И да и нет — я не знаю.

— Чего не знаешь?

— Не знаю, что это. Это плакат?

— Это просто...

Я уже спрашивал ее, как Руф сосет. Больше мне нечего сказать, кроме того, что она хотела знать.

— Мой плакат с Тони Хоуком.

— Ты хочешь повесить его здесь?

— М-да, здесь... Я не подумал об этом.

— Тогда зачем ты его принес?

Что я мог ответить? Я никогда не посвящал Алисию в то, что разговариваю с Тони Хоуком. Она до сих пор этого не знала. А этот день, когда я переехал к своей подруге и сыну, уж точно не годился для того, чтобы признаваться ей.

— Мама грозилась выкинуть его, если я съеду. Я положу его под кровать.

И плакат оставался именно там, кроме тех случаев, когда я нуждался в нем.

16

Я проснулся в середине ночи. Это была не моя собственная постель, кто-то еще был рядом со мной, и плакал ребенок.

— Ох, блин! — Я узнал голос. Это была Алисия.

— Твоя очередь, — сказала она.

Я промолчал. Я не мог врубиться, где, когда и что означает «твоя очередь». Мне снились скейтинговые состязания в Гастингсе. Мы катались по ступенькам отеля, в котором я останавливался.

— Сэм, — сказала она, — вставай! Он проснулся. Твоя очередь!

— Хорошо, — сказал я.

Я знал теперь, что значит «моя очередь», и представлял себе, где и когда. Руфу было три недели. Мы не могли уже припомнить, когда это его с нами не было. Каждую ночь мы засыпали так, будто не спали месяцами. Каждую ночь мы просыпались через час, два или, если везло, через три и не представляли, где мы и откуда крик, и снова пытались все вспомнить. Это было странно.

— Он не хочет есть, — сказала Алисия. — Он ел час назад, у меня ничего не осталось. Значит, его надо перепеленать или сменить подгузник. Мы не меняли ему подгузник несколько часов.

— Я в этом путаюсь, — сказал я.

— Ты делаешь это лучше меня.

Это было правдой. И то, и другое. Я путался в этом, но делал это лучше, чем Алисия. Мне нравилось делать что-то лучше, чем Алисия. Я как будто держал в уме, что вообще-то она лучше меня, но она не может затянуть подгузник достаточно плотно, и моча и какашки Руфа просачиваются на его комбинезон. Я лежал, чувствуя удовлетворение от этой мысли, а потом опять начал погружаться в сон.