Книга Элеанор Ригби - Дуглас Коупленд

Уильям, мой старший брат и, пожалуй, ближайший друг, тянул до вечера и нагрянул, когда только-только закончился фильм «На берегу». В самом прямом смысле слова я сидела, безмолвно уставившись на титры, и представляла радиоактивную планету, заполненную разложившимися трупами: в офисах, на кухнях, в машинах, на лужайках перед домом. Мне кажется, я даже забыла поздороваться, когда зашел Уильям, — только шмыгнула носом. Впрочем, упадническое настроение мигом развеялось, когда в комнату ворвались два племянничка-обормота, Хантер и Чейз — Зверь с Ловцом.

— Бог ты мой, Лиззи, ну и глаза у тебя — будто кто в снег помочился. Я на минутку: мне в Лондон ночным рейсом.

— Здравствуй, Уильям.

Близняшки в унисон заревели:

— Жр-р-рать хотим!

Чейз спешно пожаловался отцу, не сделав ни малейшей попытки замаскировать свои чувства:

— Здесь погано. Зачем мы приехали к тете Лиззи? Ты же игровые автоматы обещал.

Я сказала:

— Здравствуй, Хантер. Здравствуй, Чейз.

Те, как водится, не обратили на меня ни малейшего внимания.

Уильям повернулся к чадам:

— Да вам попробуй скажи, что мы к тете Лиззи собираемся — в машину не затащишь.

— Ты наврал!

— Нет, я никого не обманывал. И если — повторяю, «если» — вы будете слушаться, я, может быть, отвезу вас в игровую галерею. Так что заглохните и не мешайте взрослым разговаривать. — Уильям взглянул на меня и добавил: — Потихоньку становлюсь отцом.

— Потихоньку? Да ты давно им стал.

Близнецы ворвались в кухню и засекли остатки прежней роскоши.

— А желе еще есть?

— Нет.

— Ненавижу ее дом.

— Спасибо, Чейз. Угостись пудингом.

— Нам молочное нельзя.

Я взглянула на Уильяма.

— С каких пор?

— Из-за Нэнси, — ответил он.

— Ребятня, тогда крекеров пожуйте. Второй ящик сверху.

Они порылись и, ничего, кроме соленых галет, не обнаружив, шумно задвинули ящик.

— Хантер, пошли телик посмотрим. — Чейз всегда был за главного.

Мгновение спустя они оккупировали мой диван и, как морские губки, присосались к телевизору: показывали состязание по реслингу. Грохот стоял неописуемый — дешевая развлекаловка в полном разгаре. Хорошо хоть притихли, сорванцы.

— Не обязательно было приходить: у меня и так все отлично. Подумаешь, зубы мудрости.

— Матушка сказала, ты неважно выглядишь. И «очень подавлена».

— Даже так?

— У тебя тут как в курильне.

— Бывает, перехвачу сигаретку. Да еще Лесли забегала.

— А, тогда понятно. Давай шторы отдернем. Где ты их взяла — в лотерею выиграла? Или на распродаже для пенсионерок?

На самом деле шторы были здесь, когда я въехала, — горчично-желтые с набивным рисунком в золотисто-оранжевых тонах. Подозреваю, подбирала жена какого-нибудь ответственного бригадира по сдаче стройки.

— Прекрати, Уильям. Я все прекрасно понимаю: самое обыкновенное уродство. — Неужели моя квартира и впрямь наводит тоску? На ковре виднелись два небольших затертых пятна: неудачно приземлился кусочек пиццы и маркер из рук выпал, когда я подписывала рождественские подарки.

— Нэнси не смогла приехать. Просила передать тебе всех благ, — сказал брат.

— Взаимно. — Это, конечно, надо понимать как шутку, поскольку мы с Нэнси друг друга не переносим. Однажды в День Благодарения меня угораздило ляпнуть, будто она злоупотребляет парфюмерией. Нэнси немедленно парировала: мол, у меня не прическа, а пробковый шлем от солнца. Мы так и не восстановили приятельских отношений; напротив, со временем наши разногласия лишь усилились.

С дивана раздался истошный визг — Чейз нажал кнопку на пульте, которая каким-то образом отключает сигнал: на полную мощность врубился «белый шум», отчего я заскрежетала оставшимися зубами. Мальчишки начали горланить, обвиняя друг дружку, а потом заспорили, как наладить изображение; в итоге все-таки снизошли до того, чтобы спросить меня. Я сделала вид, будто не знаю, надеясь, что тогда они скорее уйдут. Уильям подошел к телевизору и выключил его, не забыв отвесить сорванцам по хорошей затрещине:

— Вы не у себя дома, паршивцы.

Мальчишки зашмыгали носом, на что их отец заметил:

— Ну-ну, только похнычьте! Со мной шутки плохи, это вам не перед мамочкой нюни распускать, ясно? — И обернулся ко мне. — Лиззи, у тебя выпить есть? Уф-ф, виски бы сейчас.

— Только «Бейлис». С Рождества стоит.

— Наливай.

Чейз спросил:

— А что такое «Бейлис»?

— То, что тебе не светит, — отрезал папуля.

Мальчики притихли — даже как-то подозрительно. Атмосфера накалилась; воздух стал теплым и влажным, будто перед грозой. Все ждали бури, и я им ее устроила:

— А папа не рассказывал, как я нашла труп?

У мелюзги глаза из орбит вылезли.

— Чего? — Они недоверчиво уставились на отца.

— Было, было.

— Где? Когда?

— В классе, наверное, шестом. Да, Лиз?

— В пятом. Я тогда была вам ровесница, племяшки.

— Ну, как это случилось?

Уильям насупился:

— Если будете помалкивать, мы, может быть, скоро узнаем.

Протянув брату рюмочку «Бейлиса», я начала:

— Однажды я гуляла вдоль железнодорожных путей…

— А где?

— Далеко отсюда, у бухты Подковы.

Хантер спросил:

— Одна?

Чейз взглянул на меня и поинтересовался:

— Тетя Лиззи, а у вас друзья есть?

Я сказала:

— Спасибо, Чейз. Короче говоря, дело было летом, я собирала ежевику. Совершенно самостоятельно. Зашла за поворот и заметила на насыпи какую-то тряпицу в зарослях бобыльника. Из окон пассажиры чего только не выбрасывают — пакетики от сока, банки из-под газировки, — поэтому я поначалу и внимания не обратила. Однако, подойдя ближе, рассмотрела цветастую рубашку, потом ботинки… и поняла, что это человек.

До сих пор я нисколько не врала. Там действительно лежал мужчина, хотя затем мальчики услышали сильно отретушированный вариант. Им столько же лет, сколько и мне тогда, но я думаю, что Хантер и Чейз еще не созрели. Да, теперь и я сужу о них предвзято — так же, как тогда окружающие отнеслись к настырной девчонке-школьнице с ее историей о мертвом теле.

А случилось вот что: стоял август, и я, намереваясь с пользой провести день, села на автобус, добралась с несколькими пересадками до бухты Подковы и в палатке возле переправы купила недорогой чизбургер. Подкрепившись, вскарабкалась по крутым склонам, заваленным кучами щебня, на железнодорожное полотно. На мне было легкое платьице в бело-синюю клетку, самое нелюбимое, зато тонкое, и я надеялась окончательно его угробить: солидол, химия, грязь — жить ему оставалось от силы сутки. Предвосхищу ваш вопрос: как двенадцатилетняя девочка оказалась одна вдали от города? Одно слово: семидесятые. Достигнув определенного возраста, дети предоставлялись сами себе, и родителей мало беспокоило, чем занимаются их чада, где и с кем. Хантер с Чейзом, наверное, с чипами в заднице ходят, чтобы родители каждую минуту знали, где их искать. А в мое время…