Книга Элеанор Ригби - Дуглас Коупленд

— Никак не привыкнешь?

Мне показалось, она сейчас всю сигарету одной затяжкой выкурит.

— О-хо-хо, да. — Облако выпущенного дыма напоминало взрыв «Челленджера». — Везет же тебе, Лиз, ты плоская, как доска.

— Спасибо. А нельзя удалить эти… ну, мешки?

— Поздно. Майк с ними породнился. — Бросила взгляд в сторону кухни. — У тебя есть что-нибудь пожевать?

— Шоколадный пудинг; могу куриный суп из пакетика заварить, рисовый.

Сестра походила по кухне, присматриваясь: разделочный столик, набор ножей из нержавейки — бонус к квартире.

— Лиз, ты питаешься как безработная. Все обшарила — ничего съедобного, одни консервы. — Она открыла дверцу холодильника и тут же ее захлопнула. — Хоть бы магнит прилепила или фотку какую-нибудь. А где валентинка, которую Браяна тебе на День влюбленных подарила? Хочешь гостей до депрессии довести?

— А ко мне никто не ходит, кроме тебя с матерью да Уильяма.

— Лиз, у всех бывают гости.

— Только не у меня.

Лесли сменила тему и придвинула к себе вазочку с желе.

— Угощусь, пожалуй. Красное… Это с какими фруктами?

— Ни с какими. Сплошная краска.

Позвякивая золотыми браслетами, сестрица зачерпнула ложечку вязкого месива, которое я приберегла на «Слова нежности», и спросила:

— Мою остановку еще не видела?

— Что-что?

— У меня теперь собственная реклама на автобусной остановке, с большой черно-белой фотографией. Пока только одна, для начала. Удачный снимок, хотя сделан еще до операции. Теперь-то меня и не узнать.

— А где именно?

— На углу Капилано-роуд и Кейт, самой длинной в Канаде улице красных фонарей. Публика там ошивается еще та, сама понимаешь. Уж поверь, какой-нибудь сопляк быстро додумается фюреровские усики маркером пририсовать.

— Давно пора эти маркеры запретить.

— Согласна, а то наплодили мутантов. — Она прикончила мое желе и каким-то образом вымучила еще затяжку из своего бычка. — Ладно, пора бежать.

— Тут, кажется, еще ложечка осталась.

Сестрица уже стояла в дверях.

— На тебя смотреть страшно. Три дня в постели, как минимум, кумекаешь?

— Да, Лесли. Спасибо.

— До завтра, моя радость.

Я включила «Бэмби». Никак не могла понять, почему в магазине мультик обозвали грустным; на самом деле скучно и незамысловато.

В дверь постучали. По домофону вызова не было, и я грешным делом подумала на Уолласа, уборщика. Однако в дверях стояла Донна из «Систем наземных коммуникаций» — резвая девица с явными признаками недоедания. К груди она прижимала стопку папок и конвертов. На работе ее любят: всегда под рукой, никогда не откажет — но я эту подругу давно раскусила. Мы с ней одной породы: она наблюдатель.

— Донна?

— Привет, Лиз.

Я вспомнила, что произвожу, наверное, еще то впечатление, и коснулась щек.

— Сильно опухло.

Она стояла, крепко удерживая у груди бумаги.

— Лиз, у тебя глаза краснющие.

— Просто мультик грустный.

— В смысле?

— Грустный мультфильм смотрю. Когда наркоз отходит, все воспринимаешь хуже, чем на самом деле.

— Обожаю пореветь перед телевизором.

— М-м… Хочешь — заходи.

— Спасибо за приглашение.

— Лайам собирался с курьером переслать.

— А я подумала, лучше сама заскочу.

Донна не только наблюдатель, она еще приличная сплетница и далеко не дура. Так и сканировала глазами мою квартиру, будто машинка, которая считывает штрих-код с ценника. Не сомневаюсь, завтра в столовой мою квартиру по косточкам разберут: «Келья старой девы — стены почти голые, мебель или дальтоник подбирал, или монашка, и что самое ненормальное — у нее нет кота».

Донна сказала:

— У тебя очень мило.

— Ну что ты.

— Нет, правда.

— Жить можно.

— Мне нравится.

— Лайам на эти документы просил взглянуть?

— А? — Со своей инспекцией она совсем позабыла про папки. — Да, те самые. Надеюсь, тебе не очень трудно? Тынаверное, еще не отошла после наркоза.

Донна положила папки на обеденный стол.

— Хочешь попробовать сама, у меня осталось…

Гостья была в шоке.

— Что? Наркоз?

— Я пошутила.

— Вот как. — Она лихорадочно соображала, о чем бы еще поговорить, но в моей квартире почти невозможно найти пищу для разговоров. Тут Донна увидела застывшего на экране телевизора Топотуна.

— «Бэмби» смотришь?

Я все пыталась изобразить радушную хозяйку.

— Да, до тридцати шести дожила, а «Бэмби» не видела.

— Очень тяжелый мультфильм — мать олененка застрелят, и все такое.

Меня это удивило.

— А я и не знала.

— Правда? Брось, все знают, что мать Бэмби в конце умирает. Это как оленья упряжка в Новый год — часть нашей культуры.

Тут было о чем поразмыслить.

— Как и олень Рудольф, полезное животное?

— Что?

— Давай говорить откровенно — если бы Рудольф не помог другому оленю, его оставили бы на съедение волкам, да еще и посмеялись бы, глядя, как белые клыки впиваются в шкуру.

— Какой мрачный взгляд на вещи.

Я вздохнула и уставилась на папки, которые принесла Донна.

Она решила сменить тему. У двери в кухню висел календарь с репродукцией «Водяных лилий в Живерни» Моне. Донна кивнула:

— Симпатичный календарик.

— Сестра подарила.

— Тебе очень подходит.

— Лесли из своей конторы притащила, когда там ремонт делали. Жалко было выкидывать.

Тут Донна не выдержала:

— Почему ты всегда всем недовольна? У тебя отличная квартира. Только бы и радоваться. Ты вот не видела, в каком клоповнике я живу. Да еще сдирают за него ползарплаты!

— Хочешь, кофе сделаю?

— Нет, спасибо, пора бежать. На работе заждались.

— Точно?

— Да, точно.

Я проводила ее до двери и вернулась досматривать кассету: известие про мать Бэмби не испортило мне удовольствия. Я даже чувствовала себя счастливой.

Я просмотрела финальные титры и заметила год, когда была отснята лента: MCMXLII — 1942. Бэмби уже нет на свете. Давным-давно обратился в прах вместе с Топотуном и Цветочком. Олени живут максимум восемнадцать лет, кролик способен протянуть от силы двенадцать, а скунс — в лучшем случае тринадцать. Хотя, если подумать, вовсе не так уж плохо стать прахом; земля — она влажная и рыхлая, зернистая, как овсяные оладьи с клубникой. Почва жива — ей же питать новые поколения. При таком подходе мысль о распаде в прах не кажется слишком мрачной.