Книга Кольцо принца Файсала - Бьярне Ройтер

– Жил один рыбак, – охотно начала Тео, – красивее мужчины свет не видывал. Высокий, широкоплечий, с тонкой талией, гибкий, словно тростинка, а силы у него было что у быка. Женщины стаями вились вокруг него, а было ему лет двадцать, я думаю. Но представьте, сеньор Лопес, как все удивились, когда правда выплыла наружу. Оказалось, что этому рыбаку почти шестьдесят. Я глазам своим не поверила и решила, что здесь, должно быть, замешано какое-то колдовство. Выяснилось, что этому рыбаку посчастливилось стать обладателем афродизиака, так назывался этот порошок на латыни. Я спрятала малую толику под подушку, чтобы, когда буду седой и старой, воспользоваться им и снова стать молодой и полной сил.

Больше Теодоре и рта раскрыть не дали и велели сейчас же принести тот маленький мешочек, где она хранила порошок.

– Вот только не знаю, сухим его принимать или запивать водой, – добавила она, видя, что хозяин уже на пределе.

Выяснилось, что Тео получила этот порошок, прислуживая посетителям таверны. Вот сеньор Лопес и возомнил, что раз таверна его, то и порошок тоже его. Тео храбро защищала свое имущество, дело дошло чуть ли не до драки, но в конце концов порошок был растворен в кувшине с водой и исчез в толстом брюхе сеньора Лопеса. После чего хозяин лег спать, уверенный, что уже на следующее утро встанет здоровым и прекрасным, как в лучшие дни своей молодости.

Ночью они проснулись от страшного крика. Сеньор Лопес три дня не вылезал из уборной. Его била лихорадка, мутилось в глазах, и он все время слабым голосом звал Тео, которая топталась за дверью и грустно повторяла, что она действительно не знала, как правильно принимать порошок: в сухом виде или запивая водой. Несколько дней спустя, когда сеньор Лопес пришел в себя, Тео пришлось отведать на вкус Хуана Карлоса, кожаного ремня, висевшего на двери хозяйской комнаты. Целый час в таверне только и слышно было, что звуки ударов, прежде чем Тому с матерью разрешили оттащить Теодору в их каморку наверху, где мать принялась врачевать окровавленную спину дочери.

За все это время из уст девушки не вырвалось ни стона, ни крика.

С самого раннего детства причиной почти всех ссор, вспыхивавших между Томом и Тео, являлись разные национальности их отцов. То, что отец Тома умер от лихорадки, лежа в собственной постели, Теодора считала постыдным.

– Чему тут удивляться, – фыркала она, – ведь у ирландцев ни чести, ни гордости. Вот они и мрут как мухи в своих кроватках.

Подобными словами она бросалась, только когда их не слышала мать, и однажды это едва не стоило ей жизни. В тот день Теодора пребывала в особо скверном настроении и долго дразнила Тома. Разозлившись, Том загнал сестру на крышу таверны, но Теодора с ехидной улыбкой продолжала дразнить его и оттуда.

У Тома от злости брызнули слезы.

– Спускайся, ты, полукровка! – завопил он.

– Испанцы умирают на поле боя, – гордо крикнула Тео, – а ирландцы – в своих кроватках, с компрессами на лбу.

– Я заставлю тебя проглотить эти слова.

– А Коллинз, – продолжала издеваться Тео, – это даже не имя, а название болезни. У детей, – и Теодора захохотала в полном восторге от своей выдумки.

Брошенный нож по самую рукоять вошел в дерево всего в дюйме от ее лба.

С побелевшим лицом Тео следила, как брат в ярости карабкается на оливковое дерево, росшее рядом с домом.

– Твой отец, – орал он, – был хилый недомерок, испанский щенок, который по глупости ввязался в дуэль, но победить не смог. Хотя его противником был всего-навсего старый, дряхлый, полуслепой старик. Да что там! Разве вы, испанцы, люди? Вы просто помесь осла и мухи – вечно копаетесь в навозе, только что не жрете его!

С этими словами Том достиг крыши, но тут Теодора вдруг выдернула нож и приставила его к горлу брата. Другой рукой она вцепилась в его рыжие вихры.

– Повтори, что ты сказал, Том Коллинз, – прошипела она.

Том почувствовал холодное лезвие ножа на своей коже; уж кто-кто, а он-то прекрасно знал, насколько оно было острым. На Невисе не нашлось бы никого, кто бы так же усердно заботился о своем оружии, как он.

– Повтори, что ты сказал!

– Ты имеешь в виду про осла или про муху? – прошипел в ответ Том.

– Ты умрешь, полукровка, – свирепо произнесла Теодора и нанесла Тому первую в его жизни рану.

Если бы он, по счастью, не потерял точку опоры и не съехал на два фута вниз по коньку крыши, она бы перерезала ему горло.

В тот же вечер им обоим пришлось угоститься Хуаном Карлосом, которого сеньор Лопес с превеликой радостью одолжил их матери. Дочь, привычная к подобным экзекуциям, не проронила ни слезинки, а вот сына пришлось связать, чтобы не вырывался.

– Она же до смерти могла меня забить, – кричал позже Том.

– Сам виноват, – огрызалась сестра. – Если уж берешься бросать ножи, научись сначала делать это как следует.

– В следующий раз одним испанцем на Невисе станет меньше, – пообещал ей Том.

Но следующего раза не случилось, потому что тем же вечером их мать почувствовала себя плохо и слегла в постель. Ночью у нее началось сильнейшее кровотечение, причина которого так и осталась загадкой. Как бы то ни было, приглашенный лекарь сказал, что если кровь не остановится, то через несколько часов их матери не станет. Всю ночь вдова Коллинз пролежала бледная как полотно, но едва занялся день, как она позвала к себе детей. Несмотря на попытки остановить кровотечение, вся ее постель была пропитана кровью.

Пока Том утирал скупые мужские слезы, Теодора полоскала белье, попеременно то ругаясь, то вознося молитвы ко всем богам, каких только знала. Но помогало это мало. Вместе с кровью из тела Элиноры Коллинз уходила жизнь. Тогда Тео в отчаянии бросилась на постель матери, обхватила руками ее белое как мел лицо и поклялась, что они с Томом больше никогда не будут ссориться. Они всегда будут заботиться друг о друге, что бы ни случилось.

– Возьми меня за руку, Том, – прошептала Тео.

Том сжал руку сестры.

– Смотри, мама, – сказала Тео, – смотри, что бы ни случилось, мы никогда больше не вспомним о разнице между нами и всегда будем заботиться друг о друге.

– Всегда, – прошептал Том, – всегда.

То ли эти слова помогли унять кровотечение, то ли что-то еще, но их мама выздоровела, и с того самого дня ее дети если и не возлюбили друг друга, то, по крайней мере, перестали кидаться друг в друга ножами.

Но была и другая Теодора.

В памяти Тома засел образ девчонки, бегущей по берегу моря под оранжевой луной Кариб. Босая, с волосами, черными как уголь, дикая, словно пассат, и счастливая, словно самая первая в мире радужная рыбка, из чьей икры были сотворены звезды.

Однажды Тео прижала его к себе и спросила, чувствует ли он, как бьется ее сердце.

– Твоя и моя жизнь, Том, – прошептала она, – слышишь, как они бьются?