Книга Александр Великий. Дорога славы - Стивен Прессфилд

Гефестион является вторым по значению военачальником в экспедиционных силах, а следовательно, и во всей армии. Вторым после меня. Многие яростно ему завидуют. Кратер, Пердикка, Коэн, Птолемей, Селевк — все они считают себя лучшими полководцами, чем он. И правильно считают: так оно и есть. Но для меня Гефестион стоит многих. Если он бодрствует, я могу спать. Если он на фланге, мне не нужно смотреть ни вправо, ни влево. Его личная ценность превыше всякого военного искусства. Он захватил более сотни городов без кровопролития, исключительно благодаря дипломатическому умению. Терпимость и милосердие, которые, будь они присущи человеку помельче, воспринимались бы как слабость, для него настолько естественны, что это обезоруживает даже самых высокомерных и предубеждённых вождей противника. Ему свойственно удивительное умение преподносить этим правителям реальность их положения таким образом, что они сами начинают верить, будто склоняются к присоединению (слова «подчинение» я предпочитаю избегать) не под давлением и даже не по его предложению, а по своей собственной инициативе. Право же, иные из них начинают проявлять приверженность нашему делу столь рьяно, что их приходится унимать. Благодаря его усилиям в сотне столиц, куда вступали наши войска, их встречали на улицах толпы, охрипшие от ликующих криков. Без него эти города пришлось бы брать с боем, что неизбежно увеличило бы наши потери раз в десять. Ну а уж личной доблестью он не уступит никому: на его теле девять тяжёлых ран, и все они, разумеется, были нанесены спереди. Гефестион выше меня ростом, привлекательнее лицом, он превосходный оратор, умеющий почувствовать и понять, чего ждёт народ в каждой из завоёванных нами стран. Только одно не даёт ему стать равным мне. В нём нет и капли чудовища.

За это я его люблю.

А во мне живёт чудовище. Так же, как и во всех моих полевых командирах. Гефестион философ, а они воины. Он благородный соперник, а они убийцы. Пойми меня правильно: он опустошал целые провинции и не раз лично возглавлял массовую резню, но это не коснулось его души. В глубине её Гефестиону удалось остаться добрым человеком. Чудовище не поселилось в нём, а потому он не может оставаться равнодушным к чудовищным поступкам. Он страдает от этого, тогда как я — нет. Кроме того, расправы устрашают его. Я без восторга отношусь к такого рода мерам из-за их малой эффективности, а ему они ненавистны в силу их жестокости. Для меня случившееся обыденно, а он заглядывает в глаза каждому из приговорённых и умирает с ним вместе.

— И кого ты теперь поставишь командовать? — спрашивает он, имея в виду отряды «недовольных».

— Не знаю. Теламон обещал привести двоих молодых командиров. Останься, посмотрим, что они собой представляют.

Входит Кратер, и моё настроение слегка поднимается. Из всех моих военачальников он самый изобретательный и самый суровый. Казни его ничуть не волнуют. У него прекрасный аппетит, он рыгает и портит воздух и, конечно же, на все лады клянёт здешнюю жару. Выдаёт витиеватую бранную тираду насчёт того, каким бы дерьмовым способом переправить всю эту ошалевшую от зноя и пота армию на тот берег. Он подходит к кувшину с водой.

— Итак, — говорит он, поливая себе лицо и шею, — какие великие вожди замышляют наш разгром сегодня?

Принято говорить, что солдаты всё равно что дети. А я скажу так: военачальники и того хуже. К безответственности и неуправляемости рядового солдата в старшем командире добавляются такие «ценные» качества, как гордыня, обидчивость, упрямство, жадность, самонадеянность и двуличие. У меня есть полководцы, которые не дрогнут перед ордами ада, однако ни за что не решатся сказать мне в глаза, что допустили где-то промашку и нуждаются в моей помощи. Мои высшие военачальники готовы повиноваться мне, но ни в коем случае не друг другу. Они ссорятся и соперничают, как женщины. Спроси, опасаюсь ли я, что они взбунтуются, и получишь ответ: ни в коем случае. По той простой причине, что их взаимная ревность и недоверие никогда не позволят им не только сговориться, но и просто провести под одной крышей достаточно времени, чтобы замыслить моё свержение.

Дай им волю, ни один из них не омочил бы ног в этой реке. Каждый из них смотрит назад, на уже завоёванные земли. Они спят и видят себя правителями покорённых стран. Пердикка мечтает о Сирии, Селевк мечтает о Вавилоне, а что до Птолемея, так того уже открыто зовут «египетским фараоном». А вот уж чего ни один из них точно не желает, так это пускаться в новые приключения, рискуя получить копьё в живот. Ну что ж, трудно винить их в этом. Они прошли долгий путь, оставили за собой горы трупов и теперь желают воспользоваться плодами своих трудов.

Так или иначе, из одиннадцати моих высших командиров я доверю свою жизнь только двоим — Гефестиону и Кратеру. Ненавидят ли меня остальные? Напротив. Они меня обожают.

Да, друг мой, этот аспект военного искусства не отражён в руководствах. Я имею в виду соперничество внутри войска, противоречия в собственном лагере. Молодой, только что получивший под начало свой первый отряд командир думает, будто бы царь управляет своей армией. Как бы не так! Это армия управляет царём. Он должен постоянно поддерживать в бойцах боевой дух и хорошую физическую форму, заботиться о том, чтобы они чувствовали уверенность (но не чрезмерную, ибо таковая порождает дерзость), не допускать нарушений дисциплины и в то же время проявлять великодушие и щедрость. Не только давать возможность вдосталь пограбить, но и осыпать отличившихся бойцов почестями и наградами, создавая при этом все условия для того, чтобы они могли быстро спустить все заработанное ратными трудами на вино и шлюх. Ведь тогда их снова потянет в поход, за добычей.

Командование армией походит на борьбу со стоглавой гидрой: ты отсекаешь одну голову, но остаётся ещё девяносто девять, а на месте отсечённой вырастают две. И чем дольше находится армия в походе, чем дальше остаётся родная земля, тем труднее эта борьба. Для тех, кто участвует в этом походе с самого начала, он продолжается уже девять лет, у многих из них за это время выросли дети, а у иных уже появились внуки. Они добывали и транжирили целые состояния, а пробуждать и поддерживать в них желание идти дальше приходилось и приходится мне. Сами они на это не способны. Я должен играть перед ними, как актёр пред публикой, любить их и направлять на верный путь, как хороший отец направляет своевольных сынов. Однако выбор командующего ограничен. В конечном счёте получается, что он может вести свою армию только туда, куда она сама пожелает идти.

— Ну, а вообще-то, — подаёт реплику Кратер, — получилось не так уж плохо.

Он имеет в виду казни.

Не плохо?

— По-моему, толпа осталась довольна представлением.

— Ну и ладно, дело сделано. Те двое, за которыми ты посылал, находятся снаружи.

Мы выходим из-под навеса. Впечатление такое, будто залезли в печь.

Два молодых командира поджидают, сидя верхом. У обоих самый низкий командный чин, но зато ни тому, ни другому пока не предъявлялось никаких обвинений. Теламон привёл их ко мне по моему приказу.

Я смотрю на них, надеясь, что у них хватит крепости духа справиться с новым поручением. Младший из них родом из Пеллы, из Старой Македонии, старший из Антемоса, что в новых провинциях. Мы едем вдоль береговой насыпи. Я намереваюсь устроить этим молодцам испытание.