Книга Четыре королевы - Нэнси Голдстоун
Шрифт:
Интервал:
Закладка:
У Раймонда-Беренгера V так больше и не родились сыновья. Однако он очень серьезно относился к провансальской традиции, позволявшей главам домов завещать владения дочерям. Прованс был большим владением; чтобы править им, нужно было владеть грамотой. Одним из доказательств того, что девочек еще в детстве обучили читать и писать на их родном окситанском (langua d’Oc — южнофранцузское наречие, язык трубадуров), является более поздний факт: когда Беатрис Савойская в 1256 году собралась навестить дочерей в Англии и Франции, она заказала врачу по имени Альдобрандино де Сиена книгу, где были бы собраны все новейшие сведения о детских болезнях и их лечении, предназначенную в подарок дочерям.
Факты говорят и о том, что по меньшей мере Маргарита и Элеонора знали грамоту не только на поэтическом langua d'Oc, но и на ученой латыни. Письма, написанные сестрами на латыни в более взрослом возрасте, сохранились до наших дней. Матвей Парижский впоследствии высмеивал «вульгарную» манеру Беатрис Савойской называть своих дочерей «сыновьями» — но мы можем понять, что в представлениях матери они заменяли сыновей, им предстояло править, как правили бы сыновья, а потому, вероятно, им было дано такое же образование, как и братьям графини, которое непременно включало знакомство с латынью. Характерно, что Маргарита, когда стала старше, заказала детский псалтырь с латинскими молитвами специально для девочек. Псалтыри в Средние века использовались вместо букварей, по ним дети учились распознавать буквы и начинали читать.
Если мы вспомним, что отец девочек собственноручно писал стихи, придворные соблюдали трубадурские традиции, при дворе регулярно проходили концерты и представления, а поэты вечно путались под ногами — у нас не останется сомнений, что сестры из Прованса умели читать и писать.
Хотя дома девочкам жилось хорошо, положение их на самом деле было шатким. Дети были еще слишком малы, чтобы ощутить растущую угрозу, которую их родители очень ясно осознавали. На севере и западе бушевала война, она могла перекинуться и на Прованс; корни ее крылись в дебрях борьбы между церковью и государством, королем и графом, которая навсегда изменила политический пейзаж южной Франции.
Европа XIII столетия унаследовала от предыдущих поколений мир, казалось бы, четко стратифицированный, но тем не менее нестабильный. Глубокое, всеобщее почтение, едва ли не преклонение перед прошлым парадоксальным образом совмещалось с неприкрытым и неукротимым авантюризмом, способным перекроить будущее. Не было недостатка в границах, законах и всевозможных уставах — но они срабатывали только путем принуждения, а обеспечить принуждение удавалось далеко не всегда. Скорее наоборот. Порой казалось, что правила существуют лишь для того, чтобы их нарушали.
Не удивительно, что в таких условиях понятие власти было размытым и носило отчетливо личностный характер.
Каждый из трех великих правителей того времени — император Священной Римской империи, король Франции и папа римский — был не прочь расширить свои территории и укрепить влияние за счет двух других. Эти люди обрели власть, унаследовав от предков жажду имперского главенства и восхищение историческим идеалом. Все их усилия были направлены на восстановление славы былых времен.
Для короля Франции это означало возвращение к образцу Карла Великого, величайшего из правителей на памяти Европы, который четырьмя веками ранее создал империю, простиравшуюся от Балтийского моря до Средиземного. Император Священной Римской империи, владения которой с течением времени умалились настолько, что от них осталась одна Германия [7], соответственно, мечтал стать вторым Юлием Цезарем. Император (который также имел титул короля Сицилии, полученный по наследству от родичей с материнской стороны; отец его было немцем) громко требовал вернуть ему обширные земли, которые принадлежали Риму тысячу лет тому назад, начиная с Италии. Мечты папы отличались не меньшим размахом: он хотел обрести не только духовную, но и политическую власть над всем христианским миром. В Средние века папы не ограничивали свою активность областью религии и часто открыто ввязывались в территориальные захваты, вплоть до сбора войск для подобных целей. Так как Церковь заявляла свои права на Рим и обширные области вокруг него, амбиции папы вошли в прямой конфликт с амбициями императора. Все XIII столетие прошло под знаком этой борьбы.
Никто в Европе не подвергал сомнению эти планы. Великим людям полагалось иметь континентальные амбиции.
Достигнут ли они своих грандиозных целей, или хотя бы приблизятся к достижению, зависело от политических реалий, создаваемых на второй ступени социальной лестницы — графами, маркизами, герцогами и прочими феодалами, чьи фьефы[8] бывали порой совсем невелики, но тем не менее составляли реальный фундамент власти в Европе. Представителями этого слоя политической аристократии двигало желание добиться весомого и зримого контроля над конкретной областью. Эти сеньоры обычно не страдали мечтами о мировом господстве. Случалось, правда, что кому-то из этой компании приходило в голову поднять общий мятеж против вышестоящих — но эти попытки неизбежно кончались провалом. Им важно было в первую очередь расширить собственные владения за счет соседей — или помешать соседям учинить то же самое за их счет. Там урвать город, там замок… В этой игре все решала численность зависимых людей и рыцарей.
Эта склонность к небольшим военным авантюрам обуславливалась не столько стремлением к практическому выигрышу, сколько желанием потешить гордыню, размяться и разогреть кровь острыми ощущениями. Бертран де Борн, трубадур, сражавшийся вместе с Ричардом Львиное Сердце, очень красноречиво суммировал эти рыцарственные чувства:
Феодалы, управлявшие своими фьефами, опирались на «нижний мир» зависимости и автономии, которые сегодня мы бы назвали «сферами влияния»; Теоретически каждый граф, герцог или маркиз обладал землей, статусом и властью благодаря верной службе либо королю, либо императору — и, следовательно, был обязан им послушанием.
