Книга Русанов - Владислав Корякин

Роль природного фактора невозможно оценить, не испытав на собственной шкуре немытого, голодного, загнанного «полевика» (как именуют себя участники экспедиций), нередко обреченного работать без связи с цивилизованным миром, причем сделавшего свой выбор совершенно добровольно. Отсюда иной взгляд на события с участием Русанова, с которым наши полярники, несомненно, «одной крови». Претензия на подобное родство заставляет быть на уровне даже тогда, когда, казалось бы, нет ни сил, ни возможностей.

Сейчас все чаще вспоминают о том, что Россия — полярная держава. Это означает, что две трети ее пространства или лежат за полярным кругом, или приравнены к территориям Крайнего Севера. На них трудится менее десяти процентов населения государства, но зато находятся две трети наших природных ресурсов — леса, нефти, алмазов и цветных металлов. Зависимость благополучия остальных девяноста процентов россиян от своих полярных и заполярных окраин, казалось бы, достаточно очевидна, как и нагрузка, выпавшая на долю северян и полярников. То ли еще будет, когда в обозримом будущем мы превратимся в информационное общество, в котором информация из высоких широт обретет свою реальную высокую цену! Как не вспомнить адмирала Макарова, утверждавшего, что «простой взгляд на карту России показывает, что своим главным фасадом она выходит на Ледовитый океан». Русанов первым начал наполнять это суждение реальным содержанием.

Россия не просто обращена в Арктику — она обречена на нее, и за повседневностью эта истина как-то проходит мимо сознания и высокого руководства, и, к сожалению, рядового россиянина, нашего современника, отученного советской властью от ответственности за происходящее в стране. Хуже того — сколько поколений россиян пугали Сибирью и Колымой — и допугали… Теперь заново приходится усваивать азы XVIII столетия, известные со школы — «усугубиться может российская слава через изобретение восточно-се-верного мореплавания» или «богатство России будет произрастать Сибирью», — суждения специалиста высокого уровня, каким был уроженец Севера Михаил Васильевич Ломоносов. Позднее тот прогноз был выхолощен поколениями чиновников и негодных администраторов, пугавших своих подчиненных перспективой оказаться на указанных пространствах не по своей воле. А для нормального свободного предприимчивого человека, готового к трудностям и риску ради собственного будущего и будущего своей страны, от которой его отлучали вожди и незваные правители, там все с точностью до наоборот: для начинающего жизнь — Арктика и Сибирь дадут возможность приличного заработка и жизненного опыта, молодому специалисту — приобрести необходимый профессиональный опыт, ученому — получить уникальный материал и перспективу будущего роста, бизнесмену — размах дела (достаточно напомнить о нефти и газе на шельфе Баренцева моря) и т. д., но все это при непременном условии свободного выбора, который был у Русанова. Его результативность и производительность — это от свободы выбора.

Еще одно интересное обстоятельство — полярник в российском обществе издавна занимает особое положение, что подтверждается со времен Петра (а возможно, Дежнева) многими достойными примерами участников Великой Северной экспедиции, вошедших в школьные хрестоматии, именами Макарова, Седова, Папанина, Шмидта и, естественно, самого Русанова, причем при желании этот перечень можно продолжить. Не всякий россиянин может рассказать о профессиональном вкладе перечисленных полярников, но их место в общественном сознании и в самой российской истории для мало-мальски образованного человека достаточно очевидно и не случайно. Следует напомнить, что полярник прочно обосновался в нашей художественной литературе в качестве разведчика будущего, по крайней мере со времен Н. А. Некрасова («Три страны света»), что один из героев чеховской «Дуэли» замышляет экспедицию в Арктику, полярная тема отчетливо прозвучала в творчестве Б. Лавренева, В. Каверина, Н. Заболоцкого, К. Паустовского, Ю. Казакова и особо ценимого северянами Олега Куваева и многих других не столь именитых писателей.

Если «поэт в России больше, чем поэт», то это же относится и к полярнику, думаю, оттого, что, не претендуя в современных условиях на славу и известность, в свое время он взвалил на свои плечи столько, что под стать порой воину в годину испытаний страны — и это в мирное время. Какая-то особая, почти нечеловеческая стойкость и терпение ко всем невзгодам и жизненным перипетиям, выпадающим на его долю, готовность вынести все и вся порой ради какой-то только ему известной цели, заставляет его держаться и не проклинать судьбу. Истоки высшего звания как меры мужества и отваги «Герой России» лежат в Арктике и были связаны с мирным подвигом во имя спасения ста с лишним человеческих жизней. Перед своей страной и перед своим временем российский полярник не в долгу. Эта книга только об одном из них.

По мере проникновения в характер этой неординарной и талантливой личности первоначальное удивление и восхищение все чаще сменялись ощущением причастности к его деятельности. Он словно продолжал свою работу нашими руками и нашим интеллектом, а это, что называется, обязывало быть на уровне и, определенно, не искать ни легких путей, ни тем более дешевой славы, ни любви руководства на службе научной истине в ее арктическом воплощении.

И вместе с тем никак не выходил из памяти тот свирепый и безжалостный арктический пейзаж на западе Таймыра, где прошел его последний маршрут навстречу гибели и бессмертию, каким однажды мы увидали его во время полетов осенью 1962 года. С нашими возможностями в процессе аэровизуального обследования каких-либо новых свидетельств пребывания Русанова здесь мы установить, разумеется, не могли, но зато характер местности на его пути к спасению к жилым местам в низовьях Енисея предстал во всей зловещей реальности — сотни и сотни километров глухой безысходной то ли тундры, то ли полярной пустыни. Эффект восприятия этой безжизненной местности был усилен поздней осенью накануне первых снегопадов. Ни намека на человеческое жилье или просто признаков человеческого присутствия. Правда, в то время ходили слухи о таинственном скелете на Северной Земле, который, по всеобщему мнению, мог принадлежать только кому-то из участников последней экспедиции В. А. Русанова. Понадобилось немало времени, чтобы эта версия рассыпалась в прах, хотя ее возникновение по-своему показательно: многие из нас свыклись с мыслью, что от В. А. Русанова можно было ожидать самого неожиданного… Одно только это настораживало — имя Русанова стало обрастать легендами, домыслами и другими вольными или невольными искажениями реальных событий, так что любая новая информация о нем требовала тщательной проверки, причем с подтверждением.

Яркий пример подобного рода я получил, когда начал работать на Шпицбергене. Один из самых известных и популярных наших российских исторических объектов здесь — так называемый «домик Русанова» в бухте Колс-бэй вблизи брошенного угольного рудника Грумант на берегах Ис-фиорда, который оказался совсем не русановским. Мои робкие попытки установить истину неожиданно встретили единодушный отпор как со стороны администрации Арктикугля (нашей организации, занятой добычей угля на Шпицбергене), так и консульства. Но червь сомнения в глубине моей души уже делал свою разрушительную работу. В сборнике трудов Русанова, изданном в 1945 году, каких-либо упоминаний о строительстве этого дома не было. Более того, при внимательном изучении хронологии последней русановской экспедиции (она начиналась на берегах Шпицбергена) времени на сооружение чего-либо подобного у него просто не оставалось. Постройка первого русского дома на Шпицбергене (если не считать поморов) имела место в 1913 году с началом добычи угля нашими земляками под руководством P. JI. Самойловича. Об этом он совершенно определенно писал в отчете, который после гибели этого исследователя в годы великого террора на десятилетия осел в глубинах спецхрана. Наконец я раскопал этот документ, но и после этого наши деятели на Шпицбергене (в заботах о собственном имидже, явно не сопоставимом с русановским) советовали мне не распространяться об этом открытии, чтобы не разочаровывать наших добытчиков угля, которые что о Самой-ловиче, что о Русанове услышали впервые, оказавшись уже на Шпицбергене.