Книга Партизанка Лара - Надежда Надеждина

А вот в Печеневе, когда в аптеке не стало лекарств, корешки пригодились.

Оказалось, что бабушка занимается этим с молодых лет и в деревне ее считают чуть ли не колдуньей, которая может вылечить травами любую болезнь.

Так думали и Санькина мать, и сам Санька.

Пока бабушка готовила целебную траву, Санька, сидя на лавке, рассказывал новости. Да все такие страшные: про взрывы, про пожары, про то, как на мирный поезд налетели фашистские самолеты и «ничего от того поезда не осталось – одна кровяная щепа».

Прошло три недели, с тех пор как бабушка с Ларой приехали в Печенево, и Санькины новости становились все хуже, все страшней.

Однажды утром он принес известие, что возле соседнего села Тимонова видели наши отступающие войска.

– Замолчи! – прикрикнула на него Лара. – Вчера наши отступали, а сегодня, может, уже наступают. Мало ли что было вчера!

– Хорошо бы так! Только почему гремело всю ночь?

Лара сама слышала, как ночью гремело. Похоже было, что с запада движется гроза. Но в окошко девочке было видно, что крынка, которую тетя Дарья наткнула на плетень, блестит, словно ее смазали маслом.

В бочке с водой, точно в черном зеркале, отражалась полная луна. Луна была желтая, как мед, и висела над дядиным огородом так низко, что задевала за ветки укропа щекой.

Не бывает грома в ясную ночь. Девочку разбудили далекие залпы пушек. Это не гроза надвигалась – надвигалась беда.

К утру канонада утихла, но на сердце не стало спокойнее. Все словно чего-то ждали. И после полудня уже через само Печенево прошел сильно поредевший батальон.

Ребята высыпали на улицу, и Лара хотела с ними, но бабушка не пустила. Бабушка сказала, что надо поскорее написать в Ленинград письмо и отправить с бойцами. Ведь деревенская почта уже не работает, и, не получая весточки, мать небось извелась.

Лара торопливо царапала по бумаге тупым карандашом.

А за окном слышался грузный топот и усталые, пропыленные голоса:

– Спасибо, дочка! Спасибо, сынок!

Это бойцы благодарили ребят, подававших им крынки с водой.

Кое-как письмо было написано, но батальон уже ушел из деревни. Догнав на околице запоздавшего красноармейца, девочка сунула ему в руку свой листок.

– Отцу, что ли, на фронт? – спросил он, закладывая бумагу за борт пилотки.

– Нет. Моего папу уже убили.

Красноармеец закашлялся, словно ему что-то попало в горло.

– Это письмо маме. Только оно без марки.

– Не тужи. Получит твоя мама письмо. Сиротское письмо и без марки дойдет.

Он хотел уйти, но девочка, осмелев, вцепилась в его рукав. «А как же мы? Что будет с нами?» – с тревогой спрашивали круглые детские глаза.

Боец осторожно высвободил рукав:

– Эх, дочка! Не думай, что по вас душа не болит.

Догнав в поле товарищей, он обернулся. На околице стояла толпа: заплаканные женщины, старик, опершийся на костыль, белоголовые мальчишки, веснушчатые девчонки.

Скорбно глядя на уходивших, они молчаливо просили: «Возьмите и нас с собой».

Один за другим красноармейцы исчезали во ржи. Последний раз колыхнулась рожь, и колыхнулась толпа от истошного бабьего вопля:

– Голубчики, милые! Да на кого же вы нас покидаете?

Этот вопль вытолкнул Лару из толпы.

Раз наши уходят, и она с ними.

Она не останется здесь.

Сперва перед девочкой мелькали ржаные колосья, потом дорога свернула на луг. Он был вихрастый от лохматых рядов нечисто, по-бабьи скошенной травы. Колхоз запаздывал с сенокосом: рабочих рук не хватало.

Ветер с луга пахнул в лицо Ларе, и шаг ее замедлился. Девочка остановилась. Сладкий запах вянущих трав напомнил ей бабушку.

Что она писала маме всего полчаса назад? Кого обещала беречь?

«Люди добрые, – скажет бабушка, – зачем мне жить, никому не нужной? Не на сына я надеялась, на внучку любимую. И она меня покинула, лапушка моя».

Закусив губы, девочка угрюмо смотрела на большие следы, отпечатавшиеся в дорожной пыли. Потом порывисто нагнулась и погладила их, как что-то живое и дорогое. Это она прощалась.

Она остается. Она не бросит бабушку в беде.

А где-то, как будто уже совсем близко, грянула пушка.

Лара вернулась домой только к вечеру. Опять было тихо, но уже никто не верил этой тишине.

Пастух поторопился пригнать стадо. Деревенская улица запахла коровьей шерстью и парным молоком.

Перед дядиным забором стояла, нагнув рогатую голову, рыжая корова. Она точно бодала закрытую калитку, удивляясь тому, что хозяйка не вышла ее встречать.

– Тетя Дарья! – с порога крикнула девочка. – Корова с поля пришла. Идите доить.

Никто не ответил Ларе. Тетя Дарья сердито обмахивала передником красное, потное лицо. Дядя Родион, заложив руки за спину, стоял у окна.

А в углу, за печкой, слышались жалобные всхлипывания. Это плакала бабушка.

– Что случилось? Кто обидел тебя?

– Выгоняют нас с тобой, лапушка!

– Что? Не выдумывай. Вы просто поругались. И тебе показалось сгоряча.

Девочка подбежала к дяде, хотела заглянуть ему в лицо. Пусть он не ответит, она узнает правду по его глазам. Дядя воровато отвел глаза в сторону.

– Он не смеет! Мы не на его деньги жили – на мамины.

– Кончились наши деньги, и стали мы, лапушка, лишние рты. Вот, говорит, и ступайте. Да куда ж мне с ребенком из своего дома идти?

– А что в этом доме вашего? – криво усмехнулся дядя Родион. – Один сруб. Крышу и пол я на свои деньги стелил.

– И за этот гнилой сруб, – затараторила тетя Дарья, – мы должны последний кусок от своих детей отымать? Съела нас родня. Начисто съела. Ничего в доме нету – хоть шаром покати.

На столе, прикрытые льняным полотенцем, отпотевали три свежих каравая. К корке одного из них пристал уголек, похожий на черный глаз.

Если бы этот черноглазый каравай мог говорить, он бы сказал тете Дарье: не лги! И сахар в синеньких пачках сказал бы: не лги! И каждое зернышко риса…

Лара обняла бабушку за плечи:

– Баб, я тебя умоляю – уйдем отсюда скорей.

Она отвела старушку в летнюю половину избы, где до сих пор они жили.

И снова полетели в чемодан трусы, тапки, бабушкина шаль, зубной порошок…

Дверь за спиной Лары то открывалась, то снова захлопывалась. Маленьким Мите и Мане очень нравилось, бегая взад-вперед, доносить отцу: