Книга Правдивая история страны хламов. Сказка антиутопия - Виктор Голков
Шрифт:
Интервал:
Закладка:
Поскольку новое правительство объявило, что всякое мнение имеет право на существование, то сразу же появилась масса таких мнений. Они касались в первую очередь так называемой “духовной жизни” или “жизни духа”, а также знаменитой “духовной жажды”. И хотя вопрос заключался лишь в том, основываются ли вышеуказанные понятия на реальности или они – попытка скрыться от темных инстинктов, от пустоты бытия и извечной приверженности хламов к “Горькой полыни”, – споры о духовной жажде так захватили всех, что спустя короткое время в стране совсем не осталось хлама, который бы о чем-нибудь не спорил и не отстаивал каких-либо убеждений. При этом ни один не занимался своей обычной повседневной работой. В результате улицы местечка, которые теперь никто не убирал, оказались погребенными под слоем мусора и заросли такими сорняками, что под их непроницаемым покровом не было возможности различить, кто и с кем спорит.
Для того, чтобы спасти положение, правительство подвижников создало в одном из помещений семейного общежития мусорщиков издательство под названием “Все для мусорщика!” Во-первых, там выпускались произведения каждого, кто работал в издательстве, во-вторых, был налажен выпуск еженедельника “Как работать за семерых”. Этот еженедельник предназначался прежде всего для мусорщиков, и по мысли его основателя профессора Уха Перекидника должен был значительно продвинуть вперед дело Возрождения. Однако мусорщики в большинстве своем были, как и прежде, неграмотны и только молча разводили руками, когда симпатичные работницы издательства приносили им все новые и новые кипы пропахших типографской краской журналов. Но сказать что-либо вслух они, по старой привычке, не отваживались. На их счастье, издательство “Все для мусорщика!” после выхода шестнадцати номеров еженедельника из-за недостатка бумаги было самораспущено.
Ключевая роль в деле дальнейшего внедрения Возрождения с этого момента перешла к Фабрике-кухне парадоксальных идей. Там были срочно созданы два новых факультета по изучению богатого политического, гражданского и духовного наследия нового правителя Хитера Смитера. Студенты первого факультета называли себя “хитероведами” и изучали влияние политических идей лидера подвижников на солнечную активность. Студенты второго факультета, “хитерологи”, исследовали связь стихов Хитера Смитера и аномалий в толще земной коры. По большинству вопросов между двумя факультетами существовали острые разногласия. И только по вопросу об использовании “Горькой полыни”, ставшей в это время страшно дефицитным продуктом, установилось полное единодушие и взаимопонимание.
Иностранец Шампанский, заказав еще одну бутылку “Горькой полыни”, уютней расположился в кресле и раскрыл толстую тетрадь в голубой обложке: “Что нужно хламам для счастья? Немного любви, горстку звезд над головой, каплю сострадания…” Шампанский насмешливо, но с нескрываемой грустью улыбнулся, ибо эти строки он когда-то написал сам, а тетрадь, которую он держал в руках, была дневником его юности. “Ни отсутствие “Горькой полыни”, ни так называемое Возрождение не помешает мне, иностранцу Шампанскому, отпраздновать как следует мой собственный день рождения, потому что день моего рождения – важнейшее из всего, что случалось и будет случаться в этой проклятой стране!”, – приблизительно так подумал Шампанский, когда на минуту оторвал взгляд от своей бесценной тетради. В этот момент кабатчик Лажбель, почтительно согнувшись, поставил на стол заказанную бутылку.
– Жизнь, гм, жизнь, – с оттенком сарказма пробормотал Шампанский.
– С днем рождения, дорогой иностранец Шампанский! – Лажбель обрадовался, что Шампанский заговорил с ним, и без приглашения присел за его столик. Ему было давно известно: раз Шампанский пришел в кабачок с тетрадью в голубой обложке, значит, сегодня его день рождения.
– Жизнь прожить – не поле перейти, – развил Шампанский свою мысль и, налив себе стопку, тут же осушил ее. После этой фразы он собрался было вновь погрузиться в чтение, но дверь кабачка внезапно с грохотом распахнулась, и в зал ворвалась толпа обросших волосами подвижников. Они заказали огромный жбан минеральной воды, сдвинули столы, шумно расселись и начали обсуждать последний памфлет Хитера Смитера “Общественный мусор, или общество и его шелуха”. Шампанский прислушался и понял, что лидер подвижников утверждает, будто невысокий интеллектуальный уровень мусорщиков в настоящий момент можно повысить лишь путем снижения высокой интеллектуальности хламов-богемовцев. Насмешливая улыбка пробежала по губам иностранца, и, видимо, заметив ее, поднялся из-за стола коренастый подвижник, челюсти которого напоминали выдвижные ящики письменного стола.
– Ты, я вижу, интеллигент. Пожалуй, даже иностранец, – начал подвижник, остановившись у столика Шампанского. – Почему бы тебе не перейти к нам? Нам как раз таких не хватает…
– А вот ты – для чего ты живешь? – не выдержал Шампанский.
Установилось тяжелое молчание.
– Это не вопрос, – как-то уж очень спокойно спустя некоторое время отозвался подвижник. Затем круто повернулся и направился к своему столу. Челюсти его при этом непрерывно двигались взад-вперед.
Когда подвижники, забыв расплатиться за жбан минералки, ушли, Шампанский тоже поднялся. Настроение было испорчено, и ему хотелось поскорей попасть домой. Но в прихожей кабачка его остановила уже знакомая квадратная фигура. Зажав между тяжелыми челюстями самокрутку, подвижник процедил сквозь зубы: – Ты зачем меня спросил, для чего я живу?
– Это не вопрос, – утомленно отозвался Шампанский.
– Это не вопрос! – твердо повторил подвижник и тяжелый, как утюг, кулак опустился на голову Шампанского. Вслед за этим другой утюг проехался по его правому глазу.
Перед глазами иностранца заплясали серебристые звездочки, а затем опустилась глубокая и теплая тишина.
Когда Шампанский с трудом раскрыл глаза, он увидел перед собой участливо склоненное лицо кабатчика Лажбеля. Схватившись, как за спасательный круг, за шею кабатчика, он кое-как доковылял до уборной. Там он остановился у зеркала, потрогал огромный синяк под правым глазом и скривился от боли. И вдруг ему показалось, что избили его не впервые, что он уже когда-то отвечал подвижнику на его вопрос или на что-то подобное этому. И в тот раз подвижник курил такую же самокрутку. Неожиданно самокрутка в воспаленном мозгу Шампанского раздвоилась, утроилась, – и вот уже перед ним сотня, тысяча, тысяча тысяч самокруток и подвижников, сжимающих их зубами. Все они задают ему один и тот же вопрос и затем кулаками, напоминающими утюги, бьют его по голове. И Шампанскому стало совершенно ясно, что привычка видеть в существующем некую конкретную цель, надежда на то, что Хламия постепенно приближается к состоянию совершенства, – это нахальный самообман. Нет и никогда не было под хламским небом ничего такого, чего бы уже не было прежде. Как будто удивительная цепь событий и поступков вьется по земле и бесконечное множество раз пересекает сама себя, и нет у нее ни конца, ни начала… “Круг замкнулся”, – прошептал Шампанский, сунул голову под кран и пустил воду.
