Книга Клятва - Кимберли Дертинг

Но мы не жаловались. Все-таки это была школа, и нам разрешали в нее ходить. Кроме того, она была открыта, несмотря на войну. За одно только это мы должны быть благодарны. В жизни случались вещи и похуже, чем ходить в школу для детей торговцев.

Например, не ходить в школу вообще.

* * *

Прозвенел утренний звонок, и класс поднялся, как в эту секунду поднялись со своих мест все ученики во всех школах страны. Мы подняли правую руку, согнули локоть, сжали пальцы в кулак, и единственный раз за все время школьных занятий начали говорить на англезе.

Мы произносили Королевский Обет:

— Своим дыханием я клянусь почитать королеву превыше всех остальных.

Своим дыханием я клянусь подчиняться законам нашей страны.

Своим дыханием я клянусь уважать старших.

Своим дыханием я клянусь вносить вклад в развитие своего класса.

Своим дыханием я клянусь сообщать обо всех, кто может причинить вред моей королеве и моей стране.

Клянусь соблюдать этот Обет, пока дышу.

Я редко вслушивалась в слова Обета. Я произносила их, и они небрежно слетали с моих губ. За годы ежедневных повторений они стали моей второй природой, почти как дыхание.

Но сегодня — возможно, впервые в жизни — я их услышала. Я обратила внимание на слова, которые мы выделяли: почитать, подчиняться, уважать, вносить вклад, сообщать. В моем сознании возник список приоритетов: королева, страна, класс. Обет был приказом и обещанием, очередным способом королевы требовать от нас защиты ее самой и нашего образа жизни.

Я посмотрела на учеников, на своих одноклассников. Я видела их одежду серых, голубых, коричневых и черных оттенков. Цвета рабочего класса. Практичные цвета. Ткань и фактура были целесообразными — хлопок, шерсть, даже холстина, — прочными и немаркими. Можно было не смотреть, я и так знала, что все они стоят, выпрямившись, подняв подбородок. Наши родители и учителя прививали нам это каждый день — гордость за то, кто мы есть.

Я думала, почему мы родились в классе торговцев? Почему мы лучше одних, но не так хороши, как другие? Я знала ответ: дело не в нас. Такова судьба.

Если бы наши родители принадлежали к классу слуг, сегодня мы бы не пошли в школу. А если б они принадлежали к классу чиновников, мы поднимались бы по блестящим ступеням Академии.

Учитель откашлялся, и я вздрогнула, осознав, что произнесение Обета закончено, а мой кулак все еще поднят — единственный из всего класса.

Под взглядами сорока пяти детей торговцев, учившихся вместе со мной, я покраснела, опустила руку, изо всех сил сжав кулак, и села на место. Бруклин рядом со мной ухмыльнулась.

Я сердито посмотрела на нее, но она знала, что на самом деле я не сержусь, и ее улыбка стала еще шире.

— Ты слышала? — громким шепотом спросил Арон, когда я подошла к нему во дворе во время перемены. Если не считать чтения Обета, паршон был единственным языком, на котором мы имели право разговаривать в школе.

Объяснений не требовалось. Конечно, моих ушей уже достигли последние слухи. Придвинувшись к нему на каменной скамье, я тоже понизила голос.

— Не знаешь, они арестовали всю ее семью? Даже родителей, братьев и сестер?

К нам присоединилась Брук и по нашему приглушенному тону, по глазам, которые нервно бегали, осматривая всех вокруг и никому не доверяя, сразу поняла, о чем идет речь.

— Чейен? — спросила она полушепотом.

Я вытащила из сумки обед и протянула его Брук: с тех самых пор, как у нее умерла мама, обеды ей готовила моя мать.

Она уселась по другую сторону от Арона, и наши головы сомкнулись.

Арон кивнул, сначала посмотрев на меня, потом на Бруклин.

— Как я слышал, они пришли ночью и взяли только ее. Сейчас она во дворце, на допросе, но дела у нее неважные. Говорят, на этот раз есть реальные доказательства.

Мы замолчали и выпрямились: мимо нас по траве шел мальчик, собиравший мусор вдоль дороги. Он ни с кем не говорил, просто шел, медленно, методично и аккуратно. Будучи из класса слуг, он знал всего один язык — англез. Если не считать произнесения Обета, в стенах нашей школы ему было запрещено разговаривать. Он смотрел вниз и собирал мусор.

Мальчик был чуть старше Анджелины — шесть или семь лет, — с непослушными черными волосами и мозолями на грязных босых ногах. Из-за опущенной головы я не видела цвета его глаз.

Он остановился, ожидая, не будет ли у нас мусора. Взяв свой обед, я достала печенье, которое испекла моя мать, и протянула его мальчику, сначала убедившись, что никто не видит лакомства в моей руке. Я надеялась, что он на меня посмотрит, но он никогда бы этого не сделал.

Когда мальчик оказался рядом, я сунула ему в руку печенье так, словно это был мусор, оставшийся после обеда. Любой, кто это увидел, ничего бы не заподозрил.

Мальчик взял печенье, как делал это каждый день, но я тщетно ожидала от него энтузиазма или благодарности. Выражение его лица оставалось пустым, глаза опущенными. Он был осторожен… и умен. Возможно, умнее меня.

Уходя, он сунул печенье в карман; заметив это, я мысленно улыбнулась.

Мое внимание привлек голос Бруклин.

— Какие доказательства они нашли? — напряженно спросила она Арона. Новости о заключении Чейен взвинтили нервы всем нам.

К сожалению, Чейен была не одинока. Слухи об измене короне начали пускать корни, возникнув, словно вирус, и распространяясь, как чума. Измена заражала и разлагала обыкновенных граждан, поскольку власть сулила награду любому, кто сообщит о подозреваемых в подрывной деятельности. Люди отворачивались друг от друга, искали информацию против друзей, соседей и даже членов семьи, только чтобы получить благосклонность королевы. Доверие стало той роскошью, которую мало кто мог себе позволить.

А подлинные доказательства — те, что можно подтвердить фактами, а не мелочными слухами, — означали смерть.

— Они нашли у нее карты. Карты, принадлежащие сопротивлению.

Брук поджала губы и опустила голову.

— Вот черт.

Но меня это не убедило.

— Откуда им знать, что это карты повстанцев? Кто тебе сказал?

Он посмотрел на меня печальными глазами с золотистыми крапинками.

— Брат Чейен. А сдал, ее отец.

Остаток дня я провела в размышлениях о Чейен Гудвин.

Что это значит, когда отец сдает в полицию собственную дочь? Когда родитель обвиняет своего ребенка?

Разумеется, я беспокоилась не о себе. Мои родители всегда были самыми надежными, верными и преданными.

Я знала это, поскольку они всю жизнь хранили мой секрет.