Книга Тоби Лолнесс. Книга 2. Глаза Элизы - Тимоте де Фомбель

Элиза перестала смеяться. Ничего не скажешь, Арбайенн был умным человеком. Девушка устало уронила руки.

— Ну так скажите им всем, от повара до собачки, что сегодня я не принимаю. Пусть приходят на будущий год.

Ответ был хорош, но Элиза знала, что это ничего не изменит. Арбайенн говорил о любви. Выразил ее суть. Его хозяин любил Элизу. Он готов был превратиться в блоху или мушку, только бы стать к ней ближе. Хоть в графин с водой, что стоял возле ее матраса.

— Он придет поговорить с вами, — сказал Арбайенн. — Вы не обязаны его слушать, но он придет.

Элиза ничего не ответила. Она взяла графин и отпила. Графин был мягким: его сделали из яйца божьей коровки.

— Вам, что же, не дали чашки?

— Чашки? Они бьются, — засмеялась Элиза между двумя глотками. — Вашим солдатам не понравились мои парикмахерские таланты.

Дело в том, что волосы у нее понемногу отрастали, и жениху не хотелось, чтобы она снова оказалась бритой.

— Позволю себе откланяться, — сказал Арбайенн.

И склонил голову в долгом поклоне. Рыцарском поклоне. А рыцарство всегда приятно.

Повернулся и пошел к двери.

Элиза его окликнула:

— Кто вас предупредил о моем бегстве?

Арбайенн улыбнулся:

— Мне просто дали приказ быть в Белом Лесу с тридцатью солдатами.

— Кто дал приказ?

— У меня один хозяин. Приказы мне дает только он. Он знает все.

Арбайенн вышел. В Яйце снова воцарилась тишина. Слышен был только ветер, который налетал порывами. Элиза подумала о сухих листьях: они парят в воздухе и странствуют вместе с ветром. Она завидовала их свободе.

Элиза встала.

И когда убедилась, что в самом деле одна, побежала вверх по стене, к своду.

От падения ее удерживал изгиб Яйца. Пробежав сколько хватило сил, она откинулась назад, сделала пируэт и приземлилась на ноги. Перевела дыхание и повторила свой трюк.

Так Элиза тренировалась. Свобода — это движение, согласитесь. Она чувствовала себя свободной, пока так или иначе не стояла на месте.

А вот Кроло чувствовал себя крайне несвободным. У него была тесная жалкая душонка и тело, зажатое между подтяжками и стволом пера. Кроло боялся пошевелиться. Час шел за часом, а он все висел распятый между двумя перьями.

Наконец он заметил проходившего мимо Пюре, и его посетила идея, достойная Кроло! И Ролока, разумеется, тоже. Он решил попросить Пюре обрезать подтяжки. Солдат вполне мог узнать бывшего начальника Ролока, но тот собирался, оказавшись на свободе, сломать солдату шею и сбросить его вниз.

— Эй, солдат!

Пюре задрал голову. Его заинтересовало, откуда слышится голос. Но смотрел он в другую сторону и даже приставил ладонь козырьком к глазам, чтобы лучше видеть. Никого не увидел и, посвистывая, отправился дальше.

Он сделал это нарочно, каждое его движение было ненатуральным — он был очень плохим актером, этот Пюре!

— Солдат! — завопил снова Кроло.

Даже ребенок изобразил бы изумление гораздо убедительнее, чем Пюре.

Он повернул голову, вытянул шею, вытаращил глаза, издал: «О-о!», потом «A-а!», горестно сжал ладонями щеки, воздел руки к небу, прижал их к сердцу, встал на колени, поднялся на ноги и начал все сначала, гримасничая, как паяц, и размахивая руками, как провинциальный актер.

Любой дурак догадался бы, что кривляется Пюре неспроста. Но Кроло-то был дурак уникальный. Гениальный. Чемпион, мастер, ас дурости! Он ничего не заподозрил.

— Форт фозьми! Силы нефестные! Кто это там фисит?

— Я, — жалким голосом ответил Кроло.

Выдвинув вперед правую ногу, Пюре на каждой фразе воздевал руки к небу:

— Неуфто вижу я майора моефо?

Сфирепка злобный пригвоздил ефо!

В детстве Пюре вместо слова «сурепка[2]» услышал «свирепка» и решил, что это чудище с мохнатыми ногами и огромной дубиной.

— Помоги мне, Пюре! — закричал Кроло.

— Бегу, лечу, спефу! Начальника спафу!

Каждое слово Пюре сопровождал пируэтом и прыгал, как влюбленный кузнечик. Оказавшись у ног Кроло, Пюре резко остановился.

И вновь душещипательная сцена: Пюре протер моргающие глаза, губы его задрожали, и он произнес, глядя на зажатые ноги майора:

— Что вифу я? Сфирепка сохрани!

Глафам сфоим поферить очень трудно!

Ведь упорхнули фапочки мои!

И снофа здесь! Как это чудно!

— Нет! — завопил Кроло. — Не трогай! Начинай сверху! Обрежь подтяжки!

Пюре, однако, стоял, наклонившись, и смотрел на ноги Кроло.

Он медленно тянул к ним руки, словно к сокровищу.

— Прекрати, Пюре! Прошу, умоляю!

— Где фы бродили, не спрошу.

Я рад, что целы, милы, не распухли,

Что фы фее так же хороши,

Любимые ночные тюфли!

Пюре дернул тапочки к себе и крутанул ствол пера. Ноги Кроло соскользнули. Сработал эффект катапульты, она выстрелила — и Кроло, а с ним и Ролок, с головокружительной скоростью взмыл ввысь…

Пюре долго смотрел в голубое небо.

Никогда ему еще не было так хорошо.

На протяжении многих лет господина Пюре никто не принимал всерьез, над ним посмеивались. И его эта роль устраивала: она была удобна, так он мог всегда и от всего держаться в стороне. И вот впервые в жизни ему удалось что-то изменить в мире, избавив его от очень вредного существа. Он представил, как удивятся летящему снаряду птицы и насекомые.

— Вот бабочки посмеются! — подумал он.

Пюре с наслаждением надел любимые домашние туфли и удалился.

Караул Южного Яйца пребывал в ожидании.

Арбайенн распорядился, чтобы стражники приготовились встретить хозяина. Четверо стояли навытяжку, выстроившись в ряд.

Пятый же над ними насмехался, вышагивая перед маленьким строем, словно войсковой инспектор.

— Подумать только, как вы его боитесь! Как же он вас запугал. Два часа вы стоите не шевелясь, надеясь прослыть отличниками!

Сам он, прохаживаясь, ел гусеничный сыр с аппетитным ломтем хлеба и время от времени прикладывался к небольшой фляжке.

— Смешно на вас смотреть! Знаете, что я скажу нашему хозяину?