Книга Моя мама любит художника - Анастасия Малейко

— У них там целая компания в этом турклубе. Ходят по шесть человек. Сначала едут на электричке, потом идут пешком, разбивают лагерь.

— Лагерь? — спросила я, чтобы хоть что-то сказать, а не сидеть молча, как истукан, с тающей во рту сладкой массой.

— Ну да, лагерь. Палаточный. По два человека в палатке. — Вика отправила в рот кусок чизкейка и прикрыла глаза от удовольствия. — Варят там суп на костре, кашу. Едят консервы.

Видимо, Степа очень хотел, чтобы Вика пошла с ним в поход, раз он так обстоятельно и подробно рассказал ей про лагерь и про консервы. Будь я парнем, я бы, наверное, тоже выбрала для похода Вику.

Сегодня она в черном — гофрированная юбка до колен и обтягивающая футболка с овальным вырезом. Волосы забраны в тугой блестящий пучок, до которого хочется дотронуться. После уроков Вика идет в хореографическую студию танцевать танго, поэтому она так вырядилась.

Я сижу позади Степы и вижу, как он бросает на соседний ряд бумажный комок. Тонкие длинные пальцы с розовыми ногтями разворачивают листок, замирают на несколько секунд, а затем пишут ответ и кидают его обратно Степе.

— Лина Коваль, повтори, что сейчас рассказала нам о Грибоедове Катя, — слышу я голос Лилии Викторовны, нашей литераторши, и перестаю следить за летающим бумажным комком. — Ты слышишь меня?

Я, конечно, слышу, но тяну время, соображая, что именно бубнила последние пять минут Катька Вершинина. Медленно встаю, чувствую, как жаркая волна поднимается от живота вверх, к шее и щекам, утыкаюсь глазами в надпись на доске «Грибоедов. Жизнь и творчество». Все, как и полагается, смотрят на меня. Тут Петька сзади, видимо, из жалости шепчет что-то про масонов и дипломатов. Я набираю побольше воздуха и выдыхаю:

— Грибоедов был масоном и дипломатом.

Взрыв хохота. Я тоже улыбаюсь — мне редко удается кого-то по-настоящему рассмешить.

Лилия обреченно обводит всех взглядом.

— А что здесь смешного? По сути это верно, только очень кратко. Это все, что ты запомнила из доклада Кати о Грибоедове?

Мне ничего не остается, кроме как кивнуть, — не буду же я рассказывать, что следить за перепиской Вики со Степой гораздо интереснее, чем слушать доклад.

Лилия еще обреченнее смотрит на меня и просит Катьку повторить последнее предложение.

— В начале 1817 года, — бодро начинает Вершинина, — Грибоедов стал одним из учредителей масонской ложи. Летом поступил на дипломатическую службу, заняв должность губернского секретаря Коллегии иностранных дел. К этому периоду жизни литератора также относится его знакомство с Пушкиным и Кюхельбекером…

— «Википедию» наизусть выучила! — кричит с места Степа, и все опять начинают хохотать.

— Сам ты «Википедия»! Это из разных источников! — срывается Катька.

Я сажусь и наблюдаю, как вздрагивают от смеха Викины плечи, как Катька сидит красная и надутая, как все расслабленно разваливаются на стульях. Это я устроила праздник. Хотя Лилию Викторовну жалко. Она же не виновата, что мы такие безалаберные. И Грибоедов не виноват. Неплохой, наверное, был человек, раз Пушкина знал.

Наконец раздается звонок, и мы выкатываемся из класса в школьный коридор. Литература была последней, можно идти и жить дальше.

В гардеробе Степа выхватывает у меня шарф, обвязывает себе шею и начинает дурачиться:

— Грибоедов! Был масоном и дипломатом! — скандирует он, как на митинге.

— «Википедию» сначала выучи, потом говори! — кричит ему Вика и хохочет, застегивая молнию на своей короткой меховой куртке.

— Ковыль, это все, что ты запомнила из Катиного доклада? — говорит Степа высоким голосом, подражая Лилии Викторовне. — Какой ужас, Ковыль!

— Сам ты Ковыль. — Я пытаюсь сорвать шарф со Степы, а он уворачивается и забирается с ногами на подоконник.

В гардеробе образуется толпа десятиклассников, все ждут, чем все закончится. Мне тревожно, хочется убежать от них, как от своры диких собак, а ноги каменными столбами врастают в пол. Стою, смотрю снизу вверх на Степу, застывшего в проеме окна, и жду.

— Наша Лина Ковыль, — начинает он с подоконника, — живет в доме, которому более ста лет. Она не знает купца Муратова, зато любит ходить в гости к соседке-старушке и играть собачий вальс на ее рояле.

Все молчат, и я чувствую, как ладони потеют, а щеки начинают предательски пылать.

— А почему Ковыль? Она же Коваль, — слышится из толпы. Я оборачиваюсь и вижу среди собравшихся Маркова из 10-го «Б».

— Да потому что Коваль, — не унимается Степа, — произошло от ковыля, многолетнего степного растения.

— С чего ты взял?

— А что, есть другие версии?

Все застыли и смотрели уже не на Степу с моим шарфом на шее, а на Маркова.

— Коваль — украинская фамилия, и произошла она от слова «ковать». По-русски было бы «Кузнецова», ясно? А теперь слезай оттуда и отдай шарф. — Марков подошел к подоконнику и протянул Степе руку. Я до сих пор не знаю, хотел он взять шарф или помочь Степе спрыгнуть. Наверное, и то и другое.

— Кузнецова так Кузнецова, — бормочет Степа, слезая с подоконника, и бросает шарф на скамейку.

Потом все расходятся, и в гардеробе остаемся только я, Марков и двое второклашек.

— Твоя сумка?

— Моя, — отвечаю я и понимаю, что даже не помню, как этого Маркова зовут.

Мы столкнулись с ним в прошлом году на олимпиаде по английскому, где нам выпало разыгрывать диалог про хобби. Тогда я узнала, что Марков любит футбол и фотографировать.

— Как музей? — спрашивает он, когда мы выходим из школы и направляемся в сторону оперного. — Пополняется?

— Откуда ты знаешь про музей? А, диалог про хобби! — соображаю я, и мы вместе смеемся. — Пополняется. Вчера купила лисью шапку. Как у Барбары Брыльской в «Иронии судьбы».

— Ты что, смотришь этот фильм?

— А ты нет?

— Приходится, — усмехается он. — А чего он привязался к твоей фамилии?

— Степка-то? Да просто так. Хотел подурачиться.

Мы молчим, а потом я неожиданно для себя произношу:

— Вообще-то он прав. Смешная фамилия. Лучше бы я была Кузнецовой.

— Это что же в ней смешного?

— Всё. В третьем классе на лето задали читать Юрия Коваля. «Недопесок». Так меня потом весь год дразнили этим недопеском.

— Я не читал.

— Еще бы. У тебя же фамилия не Коваль.

— А про что там?

— Про песца.

— Ясно, — говорит он, хотя я понимаю, что ему ничего не ясно. — Есть еще Чарльз Томас Коваль. Американский астроном. Слышала?