Книга Дневник мотылька - Рейчел Кляйн
Шрифт:
Интервал:
Закладка:
Дора дала мне почитать книгу Ницше, и я добросовестно ее пролистала. Нет, не возьму я в толк, как может кто-то написать роман на основе этой книги? Ну ничего себе заявочки.
Вот что было там подчеркнуто:
Горе любящим, еще не достигшим той высоты, которая выше сострадания их.
Так сказал мне однажды дьявол: «Даже у Бога есть свой ад — это любовь его к людям…»
А недавно я слышал от него: «Бог умер, из-за сострадания своего к людям умер он»… Так говорил Заратустра[3].
Что бы это значило?
Выходные ползут еле-еле. И Люси, наверное, вернется только к ужину — еще целых три часа. Уже в десять утра я начала беспокоиться. Какое-то тревожное ожидание — что-то должно случиться, но вот что? Мне нужно сесть за фортепиано. Нужно делать уроки. Нужно почитать книжку. После ланча я выходила, чтобы купить коробку печенья у Кэрол — она продает его для «Лиги помощи». А потом вместе с печеньем и книжкой «Моя сестра Антония», которую нам задали по литературе, я залезла под одеяло. Еще только сентябрь, но в комнате у меня очень холодно. Руки-ноги просто заледенели, я никак не могла согреться. Но чудесная книжка заставила меня позабыть про все на свете. Дочитав до конца, я тут же вернулась к началу, все глубже и глубже погружаясь в загадочный сумрак речи. Хотела бы я сочинить такую же повесть, тщательно прорабатывая каждую деталь, чтобы, когда дойдет до самого невероятного события, оно выглядело бы совершенно естественным, словно иначе и быть не может. Великолепная повесть! Мне просто нужна подходящая тема. Интересно, и как это писателям попадаются по-настоящему хорошие истории? Знаю заранее, никому в нашем классе этот рассказ не понравится. Начнут крутить носом: «И что автор хотел нам этим сказать?» Все-то им надо разжевывать — а ведь никто их силой не тянул на этот курс о сверхъестественном. Чего они ожидали? Ну да, мистер Дэвис иногда задает весьма странные произведения. Некоторые так трудно найти, что ему приходится оставлять собственные книги в библиотеке, и нам нужно их прочесть всего за несколько дней. Он говорит, что ему не важно, в каком порядке мы их прочтем и прочтем ли все эти книги, а это значит, что большинство наших девиц вряд ли удосужится открыть хоть одну. Ему невдомек, что никто не станет читать, если контрольной не предвидится. Разливаясь соловьем на уроке, он не замечает, как девчонки перешептываются, пишут друг другу записки или просто глазеют в окно. Я стараюсь прочитать все эти книжки сразу.
Помещу-ка список литературы сюда, чтобы не забыть, что надо делать заметки о каждом произведении по ходу чтения.
Шеридан Ле Фаню. «Кармилла»
Артур Мейчен. «Великий бог Пан»
Рамон Дель Валье Инклан. «Моя сестра Антония»
Роберт Чамберс. «Король в желтом»
Иеремия Готхельф. «Черный паук»
Аннетте Дросте-Хюльсхофф. «Еврейский бук»
Элджернон Блэквуд. «Человек, которого любили деревья»
Саки. «Средни Ваштар»
Натаниел Готорн. «Дочь Рапачини»
Прилягу ненадолго, а там и Люси вернется. Уже скоро.
Я уже успела вздремнуть, а Люси все еще нет.
Куда-то идти, общаться с кем-то у меня нет ни малейшего желания. У наших девиц одно на уме — как бы обкуриться в зюзю. Особенно у Чарли. Я часто вижу, как она шастает в комнату к Эрнессе, чтобы покурить вместе с ней травку. Только это их и связывает. Похоже, у Эрнессы приличный запас. Чарли не может понять, почему мне не нравится марихуана. Обкурившись, я не контролирую свои мысли.
Вот этот отрывок из рассказа «Моя сестра Антония» я люблю больше всего:
Однажды вечером моя сестра Антония взяла меня за руку, и мы пошли в собор. Антония была много старше меня: высокая, бледная, с черными глазами и улыбкой, подернутой тенью печали. Я был еще ребенком, когда сестры не стало. Но я так ясно помню ее голос, ее улыбку, ее ледяную ладонь, в которой лежала моя рука однажды вечером, когда мы вместе шли в собор. Более всего мне запомнился горестный и призывный свет в ее взгляде, неотрывно следовавшем за студентом, который мерил шагами соборную паперть, кутаясь в синий плащ с капюшоном. Я боялся этого студента: длинного, исхудалого, с восковым, как у покойника, лицом. Глаза его — яростные глаза тигра — сверкали из-под упрямого, резко очерченного лба.
При ходьбе у него хрустели колени, что делало его еще более похожим на выходца с того света… Он нагнал нас в дверях, выпростал свою костлявую руку, зачерпнул святой воды и протянул моей сестре, которая вся затрепетала. Она поглядела на него с мольбой, а он криво усмехнулся и прошептал: «Я в отчаянии!»
Стоит мне закрыть глаза, и я слышу тихий хруст коленных чашечек, как будто студент проходит по коридору мимо моей двери. Интересно, каково это — быть католиком, погружать руку в холодную воду, веруя в ее святость?
Вчера Люси не пришла к себе на тихий час. Часть его мы обычно проводим у нее в комнате. Для того-то нам и нужна «двушка». Первый год мне было так одиноко в моей келье. Я и не подозревала, как много значат для меня эти минуты наедине с Люси, пока она вдруг не исчезла. Сначала мы поболтаем немножко. Потом я сажусь в ее кресло и читаю, а она делает уроки за столом. Я могу заниматься и в кровати, и на полу, и в кресле, и даже стоя. Но Люси необходимо сидеть за столом. Она говорит, это ее организует. Не в моих правилах дружить с теми, кто не слишком сообразителен, но к Люси это не относится. Она совсем не дурочка, просто школьная программа ей не очень легко дается. У нее иной склад ума, чем у меня. Зато она с кем угодно поладит. В прошлом году, например, я помогала ей с немецким. И хотя я никогда немецкого не учила, я смогла сделать за нее переводы.
Ты должен довериться тому, с кем совершаешь обряды. Помню наши с папой ежевечерние прогулки вдвоем, чтение перед сном, а когда я была совсем маленькой, у нас был «ритуал тушения лампы» у моей кровати. Я засыпала только при свете, а потом папа приходил и выключал лампу. Проснувшись случайно среди ночи, я снова зажигала свет, но утром лампа всегда была выключена. Я не сомневалась, что папа не спит всю ночь, потому что сторожит мою лампу. Позже я узнала, что он не спит, потому что пишет стихи. Эта лампа стояла на бирюзовом подножии, а сверху ее прикрывал маленький колпачок — белый в бирюзовую крапинку. Загоралась лампочка, и бирюзовые крапинки ярко вспыхивали.
Когда папа умер, я продолжала придерживаться наших ритуалов, цепляясь за ниточку, которая связывала нас. Бродя по ботаническому саду, я вглядывалась в гущу деревьев и сквозь стеклянные стены оранжерей, гуляла над прудом в японском садике. И все ждала, что на одной из тропинок вот-вот появится папа, мой папа вернется ко мне.
