Книга Настоящий Лужков. Преступник или жертва Кремля? - Михаил Полятыкин

— Не знаю. Может, потому что лицо у вас круглое…

— Крестьяне меня уважают. Знают, что я, как пехотинец, все их подмосковные поля на пузе перепахал…

Под кепкой — высокий за счет лысины лоб, переходящий в сплошную лысину. Как говаривал один мой знакомый, в драке волос не считают, а драться Ю. Лужкову приходилось немало, вот и облысел. Когда он слушает доклады подчиненных, то характерным образом морщит лоб, чуть склоняет голову набок, следит за говорящим непрерывно, не отвлекаясь, впрочем, лишь в том случае, если ему интересно то, о чем докладывают. Если же нет — может перелистывать бумаги, перекидываться репликами с кем-либо за столом, не упуская при этом основной мысли докладчика.

Когда он работает с бумагами, голый череп склоняет также набок, коротко остриженными ногтями на ухоженных руках прижимает к столу документ, при этом на безымянном пальце правой руки поблескивает тонкое обручальное кольцо, на шее — золотая цепочка. То ли крестик на ней, то ли какое-то украшение.

По поводу ногтей на руках, кажется, у него просто бзик. Потому что еще в студенческие годы, как вспоминают его однокашники, он уделял ногтям особое внимание.

Росту в нем немногим более 160 сантиметров, но при мощном торсе, широкой кости, большом весе он кажется более высоким, хотя для великих рост — не главное. И Наполеон, и Суворов, и Пушкин, и Ленин, и Сталин, и Гитлер, и Хрущев были малышами. Один Ельцин столб, но — сами понимаете.

З. Церетели изобразил Ю. Лужкова по заимствованному сюжету у провинциальных скульпторов Демченко и Головачева с мячом и ракеткой просто монстром, а не человеком. И ни ракетка, ни футбольный мяч не сглаживают этого угнетающего впечатления. Могучий монстр-мыслитель с проникающим во все и вся взглядом. Должно быть, скульптор всех времен и народов, каковым он представляется нашему мэру, хотел потрафить своему покровителю, а получилось даже хуже, чем всегда.

Замечу, кстати, что когда-то Ю. Лужков был почти равнодушен, во всяком случае, не однажды подчеркивал это, к тому, как выглядел на снимках, в каком виде публикуют его портреты в газетах. Теперь я понимаю, что он только старался казаться равнодушным, и делаю вывод: сущность его несколько иная, чем на экранах и полосах газет. Я был свидетелем разговора мэра с фотокорреспондентом «Московской правды», в котором речь шла о снимках к материалу о нем. Он махнул рукой на разложенные фотографии:

— Я никогда не выбираю для публикации свои портреты.

И это было правдой до того момента, пока в его карманный пресс-центр не приняли на работу придворного фотографа, обязанного запечатлевать для истории каждый шаг мэра, вести фотолетопись его великих дел, распространять его лик через газеты и журналы. Перед очередными выборами за каждый такой снимок руководитель пресс-центра С. Цой требует аж 250 долларов со страждущих, и это, вероятно, не предел.

Вслед за фотографом появились художники, стремящиеся запечатлеть — некоторые влекомые, как когда-то и я сам, искренним желанием, стремлением и восторгом перед свершениями мэра, но абсолютное большинство — исключительно из корыстных побуждений.

Даже такой ас, как всенародно известный скульптурными портретами вождя мирового пролетариата, кавалер и лауреат Н. Щербаков, не устоял под общим напором — изваял-таки «дорогого Юрия». Не знал только, как преподнести, чтоб запомнили, что именно он это сделал. Несколько раз звонил мне после того, как мы познакомились в мэрском санатории на Южном берегу Крыма.

— Михаил, — просил, — помоги, пожалуйста, вручить. У меня с мастерской проблемы, вдруг поможет?

— Николай, — говорю, — Андреич, у него этих игрушек — полная хата. В каких только видах не запечатлели — разве что на унитазе не сидит. И то, видно, только потому, что туалет персональный.

Позировать же Ю. Лужков не любит, времени, говорит, нету. Поэтому большинство портретов, что я видел, не отражают его сути. Не могу передать, что в них не так, — я слишком часто с ним встречался, начиная с того момента, когда он был на Москве еще никем, и слишком много провел с ним времени в разговорах, чтобы иметь более или менее полное представление о его внешнем и внутреннем мирах, хотя объективно могу признать, что до конца его так и не понял. Подсознательно чувствовал и неискренность, и властолюбие, и нетерпимость к возражениям, и самолюбование. Но все это настолько завуалировано, закамуфлировано, спрятано под личиной рубахи-парня и заботливого отца всех москвичей, что я этих пороков не замечал — слишком был поражен умом, напором и энергией в достижении цели. А этого у него не отнимешь.

Большинство же его портретов слащавы, приторны и подхалимски вылизаны — этакие а-ля Шилов. Может, художники знают о слабости Ю. Лужкова к своему протеже и, что называется, наступают на горло собственной песне, «косят» под обласканного. На фоне подобных изысков художников фотопортреты заметно выигрывают — в них больше жизни, экспрессии, искренности. Его нетрудно снимать даже непрофессионалу. Постоянно меняющееся выражение лица, активная жестикуляция при выступлениях с любых трибун, богатая мимика дают снимающим массу шансов сделать хороший портрет.

В его книге «Мы дети твои, Москва», написанной, как известно, Л. Невлером, опубликован, на мой взгляд, не совсем удачный портрет «автора». Его попытались изобразить этаким Победоносцем, гордо поднявшим голову и впередсмотрящим. Но едва пробивающееся сквозь победительность, едва просматривающееся выражение самодовольства на его лице мешает воспринять его таким, каким захотели его показать.

Есть портрет, где он поправляет галстук-бабочку с пренеприятнейшим выражением на лице. Это выражение опять же крайнего самодовольства, сдобренное чем-то кошачьим — может, это и есть он настоящий?

Во многих изданиях публикуют его парадный портрет, рисованный художником Ржевским с фотографии. Он нравится мэру больше других, может, из-за хитроватого выражения лица в фас, соответствующего непростому типу деятеля, от которого ни подчиненным, ни обывателям не спрятаться и не скрыться.

— Это не он, — сказал я А. Полибину, начальнику информационного отдела мэрии, когда увидел портрет над дверью его кабинета. И опять же не знаю почему. То ли действительно Ю. Лужков так умело маскируется, то ли художник не проник в его суть — трудно это сделать, рисуя с фотографии.

— Как это? — возмутился Анатолий. — Он сам выбрал портрет, одобрил, дал команду, чтобы публиковали везде.

— Команду? Он же клянется, что ему такие нюансы неинтересны, — сказал я и подумал о том, насколько был прав, сомневаясь в искренности рассуждений о пофигизме мэра в отношении собственного лика. А вслух добавил:

— А я тебе говорю — не он! Заметь, какая в выражении лица несвойственная ему хитрость. Возможно, он сам себе кажется именно таким, возможно, хочет или хотелось быть именно таким, но он — другой. На этом портрете нет внутреннего мира, нет объема, нет жизни, если хочешь. Не знаю, на каком уровне, но я это вижу, я это чувствую.

— Ну, ты даешь! — развел руками Анатолий. — Мэру нравится, а тебе нет…