Книга Неснятое кино - Виктор Шендерович
Шрифт:
Интервал:
Закладка:
– Вот чего они написали? – спросила старуха. – А? Чего?
Агент тактично промолчал.
– Сталина на них нет, – сказала старуха.
– При нем порядок был, – согласился О’Богги и, подумав, добавил: – А сейчас жить негде.
– Как это? – не поняла старушка.
– Выгнали из дому, – прислушиваясь к вою сирен, сказал Джон и безошибочно добавил: – Демократы! Продают родину…
И вытер сухие глаза уголком носового платка.
Старуха молчала.
Лифт остановился. Снаружи выли милицейские сирены.
– Хоть бы комнатку какую, – сказал О’Богги в бабкину спину: выходить из дома ему было уже нельзя.
– Комнатка денег стоит, – с неожиданной сухостью парировала старуха.
– Конечно, конечно, – обрадовался О’Богги, с неветеранской скоростью придержав дверь лифта ногой.
– Пятьсот, – сказала старуха.
– Триста, – для порядка ответил О’Богги, которому печатали рубли на специальной фабрике Гознака под Вашингтоном.
Утром следующего дня Гиви Сандалия внимательно изучал номер такси, стоящего у табачного ларька.
– Это чья машина? – крикнул он наконец.
– Моя, – отозвался от ларька шофер.
– Едем? – весело спросил Гиви, показывая сторублевку.
– Момент, – улыбнулся шофер и крикнул в ларек: – «Ява» есть?
– У меня есть «Ява», – сказал Гиви.
– Покурим? – весело спросил шофер.
– Обязательно, – пообещал Гиви.
В живописном подмосковном пейзаже, у излучины реки, стояло такси. Неподалеку, привязанный к дереву, сидел шофер. Нос его был схвачен бельевой прищепкой, а изо рта торчал десяток сигарет. Рядом, скрестив ноги по-турецки, сидел Гиви Сандалия. Когда шофер, пытаясь сделать вдох, делал затяжку, Гиви снимал прищепку, и из шоферского носа валили клубы дыма.
Неподалеку стояло еще несколько пустых такси – их шоферы, привязанные к толстому дубу на опушке, ошалело смотрели на группу кавказцев, жаривших на поляне шашлык.
– Как дела, Гиви? – спросил, поворачивая шашлык, торговец персиками.
– У нас перекур, – ответил Гиви и защепил нос шофера.
Шофер привычно закатывал глаза.
– Конец перекура, – объявил Гиви Сандалия.
Он снял прищепку и аккуратно отодрал от губ таксиста обойму полускуренных сигарет.
– Кацо, – сказал Гиви, – ты мне как брат. Скажи, где живет старуха?
– Тебе молодых не хватает? – спросил таксист.
– Кацо, – мирно сказал Гиви, – не серди меня. Мне нужна старуха, которая у вас заправляет.
– У нас на заправке мужики, – поклялся обкурившийся таксист.
– Зря я с тобой поехал, – сказал Гиви Сандалия.
– Зря, – согласился таксист.
– Хорошо, – вздохнул Гиви, доставая сигареты и прищепку. – Перекур.
Стояло жаркое обеденное время.
Привязанные к дубу таксисты, нервно сглатывая, глядели, как, помахивая шампуром, расхаживает по поляне маленький Вахтанг.
Вахтанг запил кусок шашлыка красным вином и продолжал:
– Друзья! Если вам мало полкуска в день, скажите мне, зачем же ссориться? Если вам мало куска – тоже скажите мне. Я не дам вам куска, но вы скажите, как люди. Вот, например, ты хочешь шашлык, – обратился Вахтанг к одному из привязанных, кряжистому сивоусому таксисту. – Неужели я тебе не дам?
Вопрос повис в воздухе.
Вахтанг доел с шампура последний кусок и продолжал:
– Конечно, не дам. Но ты меня попроси, как человек, а не посылай дурака с железякой, чтобы он портил товар. – Вахтанг помрачнел. – И передайте старухе: Вахтанг не любит глупых шуток! Правильно, Давид? – обратился он к торговцу сливами.
– Я ее маму буду иметь, – ответил Давид.
– Ты меня понял? – спросил Вахтанг.
– Нет, – честно ответил сивоусый таксист.
– Алло! – кричал директор таксопарка. – Петр Лексеич! У тебя ребята с заказов все в парк вернулись? И у меня нет! Как сквозь землю провалились! А в милиции говорят: не волнуйтесь. Слышь, Лексеич? Но почему-то с акцентом говорят. И все время передают привет какой-то старухе. Ты чего-нибудь понимаешь, Лексеич?
День клонился к закату. Привязанные к дереву таксисты, глядя на Вахтанга ненавидящими глазами, пели по-грузински «Сулико». Маленький неутомимый Вахтанг дирижировал шампуром и требовал многоголосия. Из-за кустов, где сидел Гиви, поднимались к небу жертвенные струи сигаретного дыма.
Утром у светофора остановилось такси со злосчастным любителем «Явы» за рулем.
– Шеф, – высунувшись, окликнул его водитель притормозившего рядом рафика. – Закурить не найдется?
– Не курю! – налившись кровью, с ненавистью проорал таксист и, не дождавшись зеленого света, ударил по газам.
– Во дает, – заметил добродушный водитель сидевшей рядом девушке и аккуратно припарковал машину к мрачноватому зданию.
Из машины выскочили несколько парней с аппаратурой – и через минуту девушка, взяв в руки микрофон, сказала:
– Мы находимся возле следственного изолятора, где содержится рабочий Николай Артюхин, совершивший нападение на райком КПСС. Что привело простого рабочего к этому поступку, что заставило его бросить вызов партократии, мы попробуем узнать у него самого…
Джон О’Богги выключил телевизор, и журналистка исчезла с экрана. Джон запер дверь, задернул шторы, взял лист бумаги и заточил карандаш. Включив старенький бабкин транзистор, Джон быстро нашел сквозь хрипы эфира нужную волну.
«К сведению страдающих гипертонией, – сказал женский голос, – сообщаем неблагоприятные числа в этом месяце: второе, двенадцатое, шестьдесят восьмое, сорок девятое, сто пятнадцатое…»
Джон зачиркал карандашом по бумаге.
«Двести пятое…» – сказал голос, и транзистор свистнул и заглох. Джон нервно потряс его – транзистор щелкнул и загудел. Джон ударил по нему кулаком – транзистор задымился.
– Марья Никитична! – крикнул О’Богги, высунувшись в коридор. – А что, приемник всегда так работает?
– Всегда, всегда, – засмеялась старуха.
– Fuck! – тихо сказал О’Богги, потушил сигарету, взял палочку и вышел из дома.
На улице было тихо. Медленно таял летний вечер. Магазин «Радиотехника» находился в пяти минутах ходьбы.
Джон зашел внутрь и вышел с новеньким транзистором в руках и направился домой. Когда до дома оставался один квартал, из-за угла, свистя и улюлюкая, выбежали и помчались мимо О’Богги возбужденные тинейджеры в красно-белых шарфиках и шапочках.
Последний, совсем еще мальчуган, вдруг остановился и, светло улыбнувшись Джону, спросил: