Книга Насколько мы близки - Сьюзен С. Келли

– Ну да, конечно! Мне ж письмо прислали эти акулы из недвижимости. Просили зайти к вам, поприветствовать, а я… Гм. Прошу прощения, пироги как раз все вышли. – Она рассмеялась. – Хотя пироги вообще не мой стиль. Значит, Прил. Сокращенное от?…

– Присциллы.

– Ясно. – Она сощурила глаза, приглядываясь. – Любопытно. Мне теперь все мамаши на одно лицо – или мы где-то встречались?

Я мешкала с ответом, не уверенная, что Рут Кэмпбелл узнает меня, даже если ей напомнить. А мне так и приглядываться не нужно было, чтобы ее узнать, несмотря на прошедшие два десятка лет. В моих глазах она осталась прежней Рут Слоун, той же девочкой из «Райского уголка», которую в летнем лагере я боготворила на расстоянии.

Нет, в лагере «Киавасси» Рут не пользовалась какой-то особой известностью. Или дурной славой. Она была просто… фигурой. Каждая из старших девочек – обитательниц «Райского уголка», двухэтажного дома-амбара в дальней, лесистой части лагеря, -носила отличительный значок. Все они были безусловными королевами «Киавасси» хотя бы в силу возраста. Мы не видели собственными глазами, но знали, что в «Райском уголке» пользуются ванными комнатами вместо общих туалетов и душевых, к которым мы, младшие, дрожа от холода, пробирались среди ночи и по утрам. Королевы наслаждались куда более мягкими правилами отбоя: по вечерам музыка, пицца из городского кафе и прочие, передаваемые шепотком, небывалые привилегии, которые будоражили наши умы. Лишь королевам доверяли нести зажженные свечи в бумажных жабо во время шествий, открывающих воскресные общелагерные сборища. А потом, когда мы уже гуськом разбредались по своим темным кабинкам, королевы продолжали тянуть песни под бой индейских барабанов, и от этих унылых мелодий у меня мурашки бежали по коже, а сердце сжималось от тоски по дому, которой я в иные минуты не знала.

Рут Слоун, однако, стояла особняком даже в этом привилегированном кружке. Лидер по природе, она из года в год избиралась вождем «Чиппевасов», одного из трех соперничающих племен, на которые был разбит лагерь. А как ветеран «Киавасси», семь лет подряд отдыхавший в лагере, Рут Слоун была на короткой ноге едва ли не с каждым тренером. К тому же она проводила здесь не одну смену, а все десять летних недель, – девчонки шушукались, что родители ненавидят Рут и стараются сбагрить с глаз долой. Будучи родом из Чарльстона, Рут наряду с девочками из Джексонвилля, Бирмингема, Атланты и Мемфиса автоматически получала преимущество – по той лишь причине, что приезжала из другого штата. Все «иноземцы» прилетали на самолетах, оказывались первыми, занимали лучшие места и должности и к появлению остальных успевали сдружиться. Но вещи Рут прибывали не самолетом. Их привозили не в чем-нибудь, а в фургоне. В фургоне для лошадей. А все потому, что Рут была заядлой наездницей и каждое лето появлялась в лагере с собственной лошадью.

Одно из двух: либо Рут Слоун была избавлена от ненавистных длиннющих отчетов, которые скаутам полагалось регулярно отправлять домой в качестве доказательства летних успехов… либо она была искуснейшей лгуньей. Так или иначе, но Рут практически жила на конюшне, будто ровня и коллега наших инструкторов по верховой езде. В столовой, на службах в капелле, на утренних линейках – везде и всегда она была в бриджах наездницы (самых настоящих, а не в джинсах, которые заменяли мне бриджи) и шикарных черных кожаных полусапожках, сидевших на ней как влитые (а не в топорных, тяжелых черно-белых башмаках, в которые влезала я перед уроками езды). Бархатный шлем обрамлял ее лицо с веснушчатым носиком и своевольными кудрями а-ля Хейли Миллз из «Ловушки для родителей» – боже, я умирала по этой прическе. Общительная, остроумная, естественная, не ведающая неловкости в присутствии воспитателей, она являла собой сплав житейской простоты, физического обаяния и спортивного изящества. Между нами было каких-то пять лет разницы, но для меня – целая пропасть в пять световых лет; точно такая же, как между обычной завистью и чувствами, что я испытывала к Рут Слоун.

Я посматривала на нее на конюшне, пока, робея, выбирала лошадь постарше, а значит, посмирнее, но никак не могла решиться, потому что в ушах звучало мамино напутствие: «Только помни, что в лагерь едут не для того, чтобы день-деньской торчать в четырех стенах. Займись там тем, чем здесь не можешь. Учись стрелять, ездить верхом, управлять каноэ». Мама изучила меня досконально. Она знала, что в «Киавасси» я запишусь в натуралисты и буду тихо-мирно кормить белок и ловить тритонов, чьи перепончатые лапки цепляются за ладони. Или примкну к лучникам – спорт мирный, требующий сосредоточенности. Или займусь поисками древних наконечников и со своим упорством, конечно, найду пятьдесят штук, за что меня наградят красивым самодельным значком из ярких шелковых ниток. Каждый день я посещала «Час писателей» в главном здании лагеря, где зал с высокими потолками пропах приятным дымком, а занятия вел седовласый очкарик, по непонятной причине нареченный Рэтом[20].

Двадцать лет спустя я улыбнулась Рут Кэмпбелл, в девичестве Слоун, сквозь дымный туман ее спальни.

– Мы встречались. В «Киавасси».

Лицо Рут осветилось ухмылкой.

– «Киавасси»! Когда? Сколько раз ты там была?

– Три. Шестьдесят пятый, шестой, седьмой.

– Но ведь ты… гораздо младше меня.

– Мне тридцать.

– А мне тридцать пять. – Она кивнула в сторону детей. Обе наши малышки уткнулись в «Спящую красавицу», а мальчишки скрылись под кроватью. – Мы с Ридом не слишком торопились. – На ее лицо набежала тень. – Ты слышала, что лагерь собираются стереть с лица земли и построить жилой комплекс?

Я замотала головой.

– Послушай, но я же там всех знала, -сказала она без намека на бахвальство в голосе. – Странно, что тебя не помню. Кто еще с тобой жил?

– Робин Джексон, Элис Сверингэм, Берта… не помню как. А пятая… – Я прикусила язык. Даже через двадцать лет это имя я вспоминать не хотела, хотя поневоле помнила его не хуже, чем имя самой Рут. Полли Франклин, бесформенная, рыхлая, с безобразно отрезанной челкой, которую она отращивала, а пока зачесывала уродливым круглым гребнем, так что волосы стояли дыбом вроде наэлектризованного ореола. – Полли Франклин, – нехотя закончила я.

Рут в изумлении округлила глаза:

– Бедная Полли?

Я кивнула. Мы и двадцатью словами не перемолвились, а Рут общалась со мной как с задушевной подругой детства.

– Жертва везде находится, верно? – погрустнела она. – Заслуженно или незаслуженно, жертва людей или обстоятельств, но находится непременно.

Все скауты были обязаны перед завтраком чистить зубы, а Полли в первое же утро устроила сцену. «Не могу, – хныкала она. – Меня вырвет, если я почищу зубы перед тем, как поем». Мы обменивались хитрыми взглядами: враки, просто хочется в постели поваляться подольше. Тренер тоже не купился на нытье Полли и ровно в 7.15, в одном строю с остальными, погнал ее к длинному желобу, заменявшему нам раковину. Ниагарские водопады ливанули из дюжины кранов, и мы послушно согнулись над желобом, сжимая в руках бесформенные тюбики.