Книга Бестолковая любовь - Ирина Лобановская

— Ну да, ясно! — иронизировала мать. — Жизнь ради денег! Это ужасно! Ты и сам так считаешь.

— Считаю, — соглашался отец. — А Колька считает ужасным другое — нашу латаную одежду.

Пути детей казались родителям слишком извилистыми и непростыми, цели — низкими, а характеры сыновей — изломанными. Хотя судить стоит по результату и всегда делать поправочный коэффициент на время, которое каждый раз — другое… Как бы люди ни сопротивлялись порой этой несложной мысли.

Глава 4

Через месяц после встречи с Катей, вернувшись вечером с работы, Сева застал у себя в гостях незнакомую цыганку. Привела ее Катя или она пришла сама, осталось неизвестным.

— Сестра, — коротко сказала Катя о незнакомке.

Переговариваясь по-своему, громко и весело, женщины отправились вслед за Севой на кухню и не спеша съели все, что он принес. Катя была оживленная, радостная, и Сева с чувством вины и раскаяния подумал, что ей, наверное, скучно сидеть без него целыми днями в пустой квартире и смотреть телевизор.

Сестра осталась ночевать. Спать она легла на полу в кухне. Сева беспокоился, что ей холодно и неудобно, и жалел, что в доме нет лишнего матраса. В ответ на его беспокойство Катя только равнодушно пожала плечами.

Цыганка прожила несколько дней. К концу недели Сева с грустью понял, что на его зарплату сотрудника бедствующего журнала жить втроем не так уж просто.

В воскресенье в гости пришла еще одна цыганка, постарше и поплотнее.

— Сестра, — так же лаконично доложила Катя.

Новая родственница вела себя совсем иначе: телевизор она игнорировала, внимательно осматривала Севины вещи и посуду, а утром попросила тряпку побольше. Сева расцвел: наконец хоть кто-то приберет квартиру. Но ничего мыть цыганка не стала, а постелила тряпку в кухне на полу, где теперь спали две сестры. Полной цыганке явно глянулась Севина квартира.

— Денег нет? — переговорив о чем-то с Катей и проницательно посмотрев Севе в лицо, спросила вторая сестра вечером. — Помочь тебе могу: гадать буду вот тут, на кухне. Люди ходить начнут, деньги платить. Часть тебе с Катей пойдет. Да и она помогать мне станет. Большие деньги заработать можно. Согласен?

Сева удивился:

— А где же я буду работать?

Цыганка критически, с нескрываемым презрением осмотрела Севу с ног до головы и откровенно заметила:

— Что толку с такой работы? Моя работа — деньги, твоя — тьфу!

И выразительно плюнула.

Это было оскорбительно, и Сева обиделся, но правду приходилось признать.

— В общем, вы правы, — через силу пробормотал он. — Конечно, это отчасти справедливо…

Вдруг Катя пронзительно заголосила, запричитала по-своему и злобно бросилась к толстухе, отчаянно тряся кулачками и непрерывно приговаривая одно и то же.

— Тьфу, бешеная! — сказала по-русски сестра и снова плюнула. — Как была всегда бешеной, так и осталась! Ну и подыхайте тут с голоду, тьфу!

Гадание отменилось.

Катя шептала Севе тихими ночами:

— Это ничего, они уйдут скоро… Им недолго нужно пожить, это ничего…

Сева верил.

Но еще через несколько дней в квартире появился высокий цыган. Он топал по полу, не снимая ботинок, хлопал Севу по плечу и кричал Кате:

— Молодец, мужа какого выбрала! Ничего, что маленький, зато ясноглазый! А я думаю, дай зайду посмотрю, какой у тебя муж!

— Брат, — спокойно объяснила Севе Катя.

Сева с ужасом догадался, наконец, что все цыгане — братья и сестры и что кормить с каждым днем растущее их семейство уже завтра будет не на что. Он позвонил Николаю. Тот давно привык к таким робким, ничего не значащим, на первый взгляд беспричинным звоночкам родных, что означало одно — нет денег.

— Взаймы дать? — тотчас с ходу догадался Николай.

Однако на сегодня случай был не столь примитивным. Сначала требовалось услышать довольно длинный и бессвязный рассказ поэта. Именно родственники до сих пор оставались не в курсе его душещипательной истории.

Николай выслушал братское повествование внимательно, не прерывая, и деловито посоветовал:

— Гони в шею! Пока они у тебя все оставшееся не выцыганили!

— А Катя? — спросил Сева.

— Что — Катя? — не понял Николай. — Никуда твоя Катя не денется! И далась тебе эта девка! Небось за все это время голову ни разу не вымыла.

Николай был абсолютно прав.

Утром Сева обнаружил исчезновение своего любимого синего галстука.

— Брат надел, — серьезно объяснила Катя. — Нужно ему, понимаешь, к девушке пошел.

Сева все понял и промолчал. Галстук к вечеру вернулся на место, зато пропали два больших махровых полотенца и сервизная чашка с блюдцем. Сева заранее знал, что скажет Катя. Понимать уже надоело.

— Сестра взяла, — бесстрастно доложила она. — Ой, как нужно было! Очень нужно, понимаешь?

Чашка и полотенца больше не появились. Потом постепенно начали бесследно исчезать простыни, ложки, ножи, статуэтки, кастрюли… Растворился прекрасный немецкий свитер, подарок Николая, через неделю Сева недосчитался носков… Отдавать долги было нечем. Катя слушать ничего не хотела и твердила только свое, что «было очень нужно» и «все принесут обратно». Николай философски меланхолично объяснил Севе по телефону, что любая страсть разорительна.

Еще через неделю, в субботу утром, Сева открыл дверь на звонок и замер. На пороге стоял незнакомый бородатый цыган лет сорока.

— Брат! — неожиданно закричала Катя и с визгом повисла у пришельца на шее, болтая грязными ногами.

Сева аккуратно завернул в последнюю чистую простыню самое дорогое, что у него было, — ноутбук — и поехал с ним вместе к Николаю. Цыгане не обратили на его уход никакого внимания: они громко галдели на кухне.

Незадолго до встречи брата с цыганкой Катей Николай обзавелся о-очень приличной квартиркой в самом сердце Москвы, поменял десятка два любимых женщин и жил в одиночку. Старым холостяком, как он любил говаривать.

Сева вошел в подъезд и был тотчас задержан суровым консьержем:

— Вы к кому?

— Бакейкин я… — смущенно повинился Сева. — Брат… Старший… — и вытащил паспорт. На всякий случай.

Сева не любил никаких властей и их законно побаивался. Особенно властей маленьких, поместных, которые всегда становились безудержными и безоглядными, как русские поля, в своем желании прочно, навеки утвердиться на этой земле.

— Бакейкин? — недоверчиво протянул консьерж и внимательным образом изучил основной документ Севы. — И верно, Бакейкин… Ну, ступай, раз Бакейкин… Дома Николай Витальевич. Шестой этаж.

— Я знаю, — сказал Сева, пряча паспорт в карман.