Книга Пресс-центр. Анатомия политического преступления - Юлиан Семенов

— Что ты считаешь главным событием, побудившим тебя вступить в ряды заговорщиков?

— Я никогда не примыкал к заговорщикам… Видишь ли, мне кажется, что заговор обычно рожден посылом честолюбия, в нем нет социальной подоплеки… Несправедливость в Гаривасе была вопиющей, несколько человек подавляли миллионы… К людям относились, как к скоту… Знаешь, наверное, впервые я понял свою вину перед народом, когда отец подарил мне машину в день семнадцатилетия и я поехал на ней через сельву на ранчо моего школьного друга. Его отец был доктором с хорошей практикой, лечил детей диктатора… И мы с моим другом в щегольских костюмчиках поехали в школу, а учитель Пако сказал тогда: "Мальчики, я вас ни в чем не виню, только запомните, тот, кто пирует во время чумы, тоже обречен". Мы тогда посмеялись над словами Пако, но вскорости арестовали отца моего друга из-за того, что внук диктатора умер от энцефалита, и мои родители запретили мне встречаться с сыном отверженного… А я испанец, со мной можно делать все что угодно, но нельзя унижать гордость кабальеро… Словом, я ушел из дома, и приютил меня учитель Пако, а жил он в бидонвилле с тремя детьми и больной теткой… Безысходность, всеобщая задавленность, в недрах которой все ярче разгорались угольки гнева, — вот что привело меня в нашу революцию…

Гутиерес посмотрел на часы, стоявшие на большом камине.

— Полковник, в три часа назначена встреча с министрами социального обеспечения и здравоохранения…

— Я помню, — ответил Санчес. — Увы, я помню, — повторил он и поднялся. — Мари, я отвезу тебя на аэродром, и по дороге ты задашь мне те вопросы, которые не успела задать сейчас, о'кэй?

Он пригласил Мари в гоночную "альфа ромео", сказал начальнику охраны, что испанцы, потомки конкистадоров, не могут отказать себе в праве лично отвезти прекрасную Дульсинею в аэропорт, посадил Мари рядом, попросил ее пристегнуться и резко взял с места.

— Слава богу, мы одни, девочка, — сказал он.

— Мы не одни, — сказала она, — за нами едет машина с твоими людьми.

— Но мы тем не менее одни… И послушай, что я сейчас скажу… Если ты сумеешь, вернувшись, опубликовать — помимо этого интервью, в котором, мне кажется, я выглядел полным дурнем — несколько статей о том, как сложна у нас ситуация и никто не в состоянии сказать, что случится завтра, если ты, лично ты, без ссылки на меня, сможешь напечатать репортаж про то, что нас хотят задушить, ты сделаешь очень доброе дело…

— Тебе так трудно, родной…

— Да уж, — ответил он, — не легко. Но я обязан молчать… Понимаешь?

— Нет.

— Поймешь…

— Мне ждать, Мигель?

— Да.

— Может, ты позволишь мне приехать сюда? У меня так тяжко на сердце там… Я аккредитуюсь при твоем управлении печати…

— Нет.

— Почему?

— Потому что я не смогу не видеть тебя и это будет рвать нам сердца, а если мы станем видеться, мне этого не простят, я же говорил. Уйти сейчас из-за тебя, точнее, из-за того, что я тебя люблю, это значит дезертировать… Помнишь рассказ русского про старого казака и его сына, который влюбился в полячку? Это сочли изменой.

— Он изменил из-за любви…

— У нас мою любовь тоже назовут изменой… Я очень верю в тебя, Мари, я верю в себя, но я знаю наших людей… Тут царит ненависть к тем, кто говорит не по- испански… Считают, что это янки… Погоди, у нас прекрасный урожай какао, мы получим много денег, сюда приедет масса инженеров и механиков из Европы… Тогда приедешь и ты… А сейчас мы будем слишком на виду, нельзя, мое рыжее счастье…

— Я не очень-то ревнива, но мне горько думать, что кто-то может быть с тобой рядом…

— Я встаю в шесть и засыпаю в час ночи… — Он улыбнулся. — Да я даже и не вижу женщин… У меня есть хорошая знакомая, но она любит моего друга и мне она как сестра, а когда мне совсем уже безнадежно без тебя, я еду к ним и там ложусь спать, а они устраиваются в разных комнатах, чтобы не дразнить меня…

— Кто бы мог подумать, что революционный премьер Гариваса ведет жизнь монаха…

— Ты не веришь мне?

— Я люблю тебя…

— Это я люблю тебя.

— Скажи еще раз.

— Я тебя люблю.

— У меня даже мурашки пробегают по коже, когда ты это говоришь… Нельзя как- нибудь оторваться от твоих телохранителей?

— В сельве нет дорог, а если мы с тобой станем любить друг друга на шоссе, соберется слишком много водителей, — он засмеялся. — А вот я верю тебе, Мари. До конца. Во всем.

— Можно мне иногда звонить тебе и задавать дурацкие вопросы о твоей энергопрограмме?

— Не называй мою мечту дурацкой.

— Дурацкими я назвала свои вопросы…

— Никогда так не говори ни про себя, ни про свои вопросы.

— Не буду. А сколько еще ехать? Ты не можешь сбавить скорость?

— Могу, только они окажутся тогда совсем рядом.

— Лучше б мне и не приезжать к тебе… Я никогда не думала раньше, что ты такой…

— Какой?

— Гранитный…

— Не обижай меня… Просто сейчас особый момент, понимаешь?

— Нет, не понимаю, ты же не объяснил мне…

— Сейчас, в эти дни решается, очень многое… Я не вправе говорить тебе всего, но ты настройся на меня, Мари, почувствуй меня. Ты думаешь, я не знаю, сколько у меня недругов, завистников, открытых врагов? Ты думаешь, я не знаю, как будут счастливы многие, если мой проект провалится? Да, ты верно чувствуешь, что Грацио — ключевая фигура этих дней, но не один он, тут и Дэйв Ролл, и Морган, и Барри Дигон, но ты забудь про это, я и так сказал тебе слишком много, не надо бы мне, нельзя посвящать женщину в мужские дела, это безжалостно…

— Мигель, а помнишь, что я сказала тебе, когда ты впервые у меня остался?

— Помню. Я помню каждую нашу минуту… Помню, как просто и прекрасно ты спросила меня…

И вдруг, как в хорошем детективном фильме, из переулка на дорогу выскочили двое парней. Лица их были бледны до синевы; они встали, нелепо раскорячившись, вскинули к животам короткоствольные "шмайссеры"; Санчес резко вывернул руль, успел резко и больно пригнуть голову Мари, снова крутанул руль, услышал автоматную дробь за спиной — это, высунувшись из "шевроле", по террористам палили охранники, нажал до упора на акселератор и понесся по середине улицы к выезду из города…

Когда Санчес вернулся во дворец, там шло экстренное заседание кабинета; о покушении докладывал начальник управления безопасности; заговор правых ультра; министр обороны майор Лопес внес предложение, чтобы отныне в машине премьера всегда ездил начальник охраны, а сопровождали премьера две машины с офицерами из соединений "красных беретов" — самые тренированные соединения республиканской армии; несмотря на то, что Санчес голосовал против, а начальник генерального штаба Диас воздержался, предложение Лопеса было принято большинством голосов.