Книга Кольцо Либмана - Питер Ватердринкер

— Катись ты ко всем чертям! — прорычал он.

— Извините меня, пожалуйста, — пробормотал я, ретируясь и покрываясь испариной.

Мне нужно торопиться в офис. Я взглянул на часы. Да-да, мне пора снова приниматься за работу.

— Оставь его, Шонни, — лениво протянула богиня, наполовину приподнимаясь и ощупывая себя между ногами.

Клянусь, что не вру: она медленно и без тени смущения потирала свою нежно-розовую ракушку.

— Это один из пациентов Бад-Отеля… Здесь этих психов полным-полно.

— Пошел на… — снова взъярился парень с кольцом и понесся прямо на меня, топая как первобытный человек. — Пошел отсюда, да поживее, не то, скотина, я разукрашу тебе рожу.

Я уже хотел было поднять с песка свою сумку и поскорее смотаться, как вдруг почувствовал удар кулаком по затылку. Я обернулся и из глаз у меня посыпались искры — тут вы непременно скажете: «Этот Янтье Либман, конечно же, преувеличивает, когда вспоминает этот случай, сидя за письменным столом в 961-м номере гостиницы „Октябрьская“» — только все было именно так. В серебряном мареве вдруг возникла еще одна фигура. Молодец с блестящей, как очищенный каштан, головой молча и очень агрессивно буравил меня взглядом, при этом желваки двигались у него на щеках. Не только на его члене, но и в ушах, в носу и на сосках у него болтались кольца.

— Сматывайся, не то я… — и он снова занес руку.

Меня словно ветром унесло; я летел по раскаленным плиткам набережной так, словно передо мной вырос целый лес препятствий. Добравшись домой, я вначале не меньше получаса провел под холодным душем. Этот тип мне здорово врезал. Шея под левым ухом у меня совершенно посинела. Я заглотил горсть таблеток, которые, как считает доктор, помогают от нервов, запил все это дело коньяком и лег. Поплыли видения. Вскоре мне явилась моя жена, моя любимая Эва, которая вот уже полтора года как превратилась в корм для червей, — место, где она покоится на кладбище Блумендала, очень красивое, оно осенено тенистыми деревьями — но ей-то это уже все равно.

— Эдвард, — строго сказала она, — что ты делаешь, зачем ты уродуешь свою жизнь? Помнишь ведь, я всегда тебе говорила: если меня не станет, найди себе другую женщину. Похожую на меня. Один ты не сможешь. Почему ты меня не послушался?

— Сам не знаю, — хлюпая носом, ответил я.

— Зачем ты потащился сегодня на этот гадкий пляж? Ты ведь заранее знал, что ты там встретишь? Ведь знал же?

В ответ я молчал, от соли мне щипало глаза. И вдруг страшно захотелось пить. Я покатился по кровати как гусеница и прижался языком к холодной перекладине железной кровати.

— Сознайся уж, ты только об этом и думаешь, — продолжала она. — К этой прогулке, проказник, ты ведь готовился несколько дней. Ну ладно, я тебя прощаю, и повторяю в последний раз: найди себе женщину. Пока еще не поздно.

Я опять ничего не ответил, проглотил соль и наконец несмело выдавил из себя:

— Эва…

— Да, мой мальчик?

— Уже поздно. Это уже невозможно. Я опоздал.

— Why? — (В средней школе она изучала английский).

— Я болен и врачи поставили мне диагноз. Это неизлечимо.

— Чушь! — резко отозвалась Эва.

Она хотела, чтобы я как можно скорее нашел себе женщину; без женщины, считала она, я пропаду. Она спросила, помню ли я, когда мы занимались этим в последний раз.

«За день до твоей смерти», — ответил я про себя смущенно, ибо я помню все как вчера, как это происходило на больничной койке, занавешенной пластиковыми шторами. Она сама меня об этом попросила. Fairelamourir,[5]— я где-то это вычитал, это выражение подходит в этой ситуации как нельзя лучше. В известной степени, конечно.

Затем я провалился в дрему, и когда снова очнулся, перекочевав в своего рода третичную фазу сна, Эва все еще была здесь. С развевающимися волосами она кружилась над моим изголовьем, сидя на стуле, и передо мной возникала головокружительная панорама ее стройных, космополитических ног.

— С твоей памятью все в порядке, — постановила она. — Спи, Эдвард. А когда завтра утром проснешься, отправляйся на поиски женщины. Только постарайся, чтобы она была похожей на меня. Не ищи себе блондинку ростом с пожарную каланчу — я не хочу, чтобы ты мне изменял! И перестань ковырять в носу! Ты думаешь, я отсюда не вижу?

Давай засыпай, а завтра встанешь здоровый и……

С этими словами она исчезла.

4

Последнее время у всех на устах седьмое октября, и от этого я тоже несколько взбудоражен. Бельгиец на всякий случай наглухо закрыл ставнями окна на своем магазине, он считает, что готовится нечто вроде революции.

Дела идут хуже некуда, — жаловался он сегодня вечером, сидя в позе Будды в кафе «Чайка». Это место напоминает хитрую ночную бабочку: с наступлением темноты скромное кафе превращается в шумный бордель. За столиком оказался в том числе и один щеголеватый тип из консульства, говоривший с лимбургским акцентом, и еще голландец по имени Ханс. Как звали того парня из Лимбурга, я забыл.

— У нас уже две недели вся торговля стоит, — жаловался Ханс.

Мне он чем-то понравился. Как классно он пил! То и дело слизывал пену со своего стакана с пивом и потом начал жадно мешать его с водкой, опрокидывал одну за другой рюмочки, которые, братски подмигивая, выстроились перед ним в ряд.

— Пока не стабилизируется рубль, — продолжал он, — я не продам в этой стране ни единой картофелины, ни одного яблока или груши.

— А каким родом деятельности, если позволите, занимаетесь вы?

Я сделал глоток пива, посмотрел на него улыбаясь и подумал: «Янтье, на улице холодает. Если так будет продолжаться, то придется тебе скоро подумать о зимнем пальто».

— Дайте-ка я угадаю, — не дожидаясь ответа, сказал экспортер, в очередной раз делая жаркую затяжку от сигареты. — Вы представляете в России фонды Брюсселя, в качестве временного консультанта, не так ли?

— Верно, — сказал я, надеясь таким образом побыстрей от него отделаться.

— Странно, ведь все проекты «Тасис» обычно проходят через консульство, — почему-то фальцетом вставил лимбуржец.

Он вопросительно посмотрел на меня, желая знать, давно ли я здесь. Я задумался и потом наобум ответил:

— Больше недели.

— Погодите-погодите, — засуетился бельгиец, которого после рюмки текиллы с четвертью лимона и щепоткой соли изрядно разобрало, — я вас видел здесь недели три назад в обществе высокой брюнетки. Надо будет как-нибудь полистать дневники ваших учениц, господин учитель.

И после этого мои сотрапезники, все, за исключением лимбуржца, принялись трепаться о женщинах. Вначале о женщинах вообще, затем о русских в частности. И в этом деле Ханс оказался чемпионом. Mein Lieber,[6]над столом, полуобнаженные, с горящими глазами и в самых соблазнительных позах, закружились Тани, Наташи и Милы.