Книга Терапия - Дэвид Лодж

- Когда почувствую, что мне больше не нужно видеться с Карлом.

Карл - это ее психиатр, доктор Карл Кисс. И если хотите знать мое мнение - Карл хорошо устроился.

Ну а терапевт когнитивного поведения, вероятно, составит для вас программу, которая поможет вам привыкнуть к поездкам в общественном транспорте, например, для начала проехать по кольцевой линии подземки всего одну станцию, затем две, потом три и так далее; сперва в обычное время, потом в час «пик», увеличивая длительность путешествия, и каждый раз чем-нибудь награждать себя за это - выпивкой, едой или новым галстуком, тем, что будет поддерживать ваш интерес, - и вы будете так довольны своими достижениями и этими маленькими подарками самому себе, что забудете бояться и наконец осознаете, что бояться-то и нечего. Во всяком случае, такова теория. Когда я попытался разъяснить эту теорию Эми, на нее она большого впечатления не произвела. Эми сказала:

- А если в один прекрасный день тебя изнасилуют на кольцевой линии?

Эми мыслит слишком уж приземленно.

Хотя в наши дни людей действительно насилуют на кольцевой линии. Даже мужчин.

К Александре меня направил мой терапевт.

- Она хороший специалист, - заверил он. - Очень практична. Не тратит времени попусту, не пытается проникнуть в твое подсознательное, задавая вопросы про то, как тебя приучали к горшку, или о том, не заставал ли ты родителей за сексом, и всякое такое.

Мне это понравилось. И Александра, без сомнения, помогает мне. Нет, серьезно, сделав дыхательные упражнения по ее методике, я чуть ли не целых пять минут ощущаю прилив бодрости. А уж после встречи с ней на меня нисходит спокойствие на пару часов как минимум. Она специализируется на так называемой рационально-эмоциональной терапии, сокращенно РЭТ. Идея состоит в том, чтобы заставить пациента увидеть - его страхи и фобии основаны на неверном и необоснованном истолковании фактов. Я это уже понимаю, но так утешительно слышать, когда об этом говорит Александра. Однако бывают дни, когда я тоскую по старомодному венскому психоанализу, когда я почти завидую Эми с ее ежедневным Киссом. (На самом деле фамилия этого парня произносится «Киш», он венгр, но я предпочитаю называть его «Кисс».) Я ведь не всегда был несчастен. Я помню время, когда был счастлив. Во всяком случае, умеренно доволен жизнью. Помню время, когда мне и в голову не приходило задумываться: счастлив я или нет; а это, вероятно, то же самое, что быть счастливым. Или умеренно довольным. Не знаю, каким образом я потерял это ощущение - умение просто жить, не тревожась и не впадая в депрессию. Отчего это случилось? Просто Не Понимаю - ПНП.

- Ну, и как вы сегодня? - спросила Александра.

Она всегда начинает наши сеансы с этих слов. Мы сидим друг против друга в удобных креслах, нас разделяет десять футов пушистого бледно-серого ковра. Красивый кабинет с высоким потолком обставлен скорее как гостиная, если не считать антикварного письменного стола у окна и высокого функционального шкафа с папками в углу. По обе стороны камина, в котором зимой весело горит газовая горелка, имитирующая угли, а летом красуется ваза со свежими цветами, стоят стулья. Александра высокая и стройная, она носит изящную, струящуюся одежду: шелковые блузки и юбки в складку из тонкой шерсти, достаточно длинные, чтобы прикрыть колени, когда она садится. У Александры узкое, тонко вылепленное лицо, очень длинная и стройная шея и собранные в тугой пучок волосы, а может быть, это шиньон. Представьте себе довольно красивую, с длинными ресницами жирафу, нарисованную Уолтом Диснеем.

Я начал рассказ о своей патологической нерешительности при выборе галстуков.

- Патологической? - переспросила она. - Что заставляет вас использовать это слово?

Она все время ловит меня на негативных словах, которые я использую применительно к себе.

- Я просто хочу сказать, что это всего лишь галстук, господи боже мой! Я потратил полчаса своей жизни, мучаясь из-за… я имею в виду, как человек может придавать значение таким пустякам?

Александра спросила, почему мне было так трудно выбрать один из двух галстуков?

- Я подумал, что если я надену простой темно-синий, вы сочтете это знаком того, что я угнетен, или, скорее, того, что поддаюсь своей депрессии, хотя должен сражаться с ней. Но яркий галстук, подумал я, может стать для вас признаком того, что я преодолел свою депрессию, а это не так. Мне казалось, какой бы галстук я ни выбрал, всё было бы ложью.

Александра улыбнулась, и я испытал тот обманчивый подъем духа, который часто наступает во время лечения, когда вы даете правильный ответ, как способный ученик.

- Вы вообще могли обойтись без галстука.

- Я думал об этом. Но я всегда надеваю галстук на эти сеансы. Старая привычка. Меня так воспитали: идя к врачу, одевайся как полагается. Если бы я вдруг перестал носить галстук, вы могли подумать, что это что-то означает… неуважение, неудовлетворенность… а я вовсе не неудовлетворен. Ну разве что собой.

Пару недель назад Александра велела мне составить краткое самоописание. Ее задание показалось мне даже интересным. Полагаю, именно оно натолкнуло меня на мысль вести этот… не знаю, как назвать: дневник, ежедневник, исповедь. Раньше я писал исключительно в драматургической форме - скетчи, сценарии. Разумеется, в любом телесценарии содержатся какие-то описания: декорации, характеристики персонажей, помогающие режиссеру в подборе актеров («ДЖУДИ - привлекательная блондинка за двадцать с авантюрным характером»), но при этом никаких подробностей, ничего аналитического, одни реплики. Вот она, суть ТВ - сплошные строчки. Строчки реплик, которые произносят люди, и строки экрана телевизионной трубки, создающие изображение. Все содержится в картинке, которую тебе показывают, и в диалоге, передающем мысли и чувства героев, а для этого порой и слов не нужно - достаточно движения плеч или взгляда. А вот когда работаешь над книгой, у тебя нет ничего, кроме слов, чтобы выразить оттенки поведения, взгляды, мысли, чувства, все внутреннее напряжение. Снимаю перед писателями шляпу, честное слово.

Лоренс Пассмор

. Самоописание

Мне пятьдесят восемь лет, рост пять футов и девять с половиной дюймов, вес тринадцать стоунов восемь фунтов - что на два стоуна больше, чем следует, согласно таблице в нашей потрепанной «Семейной книге здоровья». Прозвище «Пузан» появилось еще во время службы в армии, да так и прилипло ко мне. Но я всегда страдал небольшим избытком веса, даже в юности, когда играл в футбол, - аккуратная выпуклость на моем торсе, напоминавшем бочонок, шла от груди к тому месту, где в шорты заправлялась рубашка. В те дни живот у меня был одни сплошные мышцы - очень удобно в борьбе с противником за мяч, но по мере того, как я становился старше, эти мышцы, несмотря на регулярные упражнения, стали вялыми, а потом незаметно перетекли в бедра и зад, так что теперь фигурой я больше похож на грушу, чем на бочонок Говорят, что внутри каждого полного человека сидит худой, который хочет выбраться наружу, и я слышу его сдавленные стоны каждый раз, когда гляжу на себя в зеркало в ванной комнате. Досаду у меня вызывает не только форма торса, да и вообще дело не в торсе, если уж на то пошло. Моя грудь покрыта растительностью, напоминающей по жесткости металлическую мочалку для мытья посуды, а по размеру - коврик перед дверью, и доходит она как раз до кадыка: если я надеваю рубашку с открытым воротом, жесткие волоски выглядывают наружу, словно быстрорастущая космическая гадость в старом сериале Найджела Нила. А по суровой генетической прихоти судьбы макушка у меня точь-в-точь как и у моего отца, голая, словно электрическая лампочка, если не считать реденькой бахромы над ушами и на затылке, которую я отпускаю как можно длиннее, до самого воротника. Из-за этого я смахиваю на бродягу, но стрижка для меня - просто нож в сердце, ведь каждая прядка на вес золота. Видеть не могу, как волосы падают на пол, - хочется, чтобы их сложили для меня в бумажный пакет и я бы унес их с собой. Как-то раз я попробовал отрастить усы, но получилось комично: один ус седой, другой - рыжевато-каштановый, и я быстренько их сбрил. Одно время я подумывал отпустить бороду, но побоялся, что она будет выглядеть продолжением грудной клетки. Так что замаскировать заурядность своего лица мне нечем. Розовое, одутловатое, помятое и морщинистое, оно напоминает медленно сдувающийся шарик, а еще обвислые щеки, мясистый нос, слегка картошкой, и довольно печальные водянисто-голубые глаза. Зубы тоже так себе, но зато свои, по крайней мере, те, что видны (справа внизу мост, там, где отсутствует несколько коренных зубов). Шея у меня толстая, как ствол дерева, а руки довольно короткие, отчего мне трудно подбирать рубашки. Большую часть своей жизни я мирился с рубашками, манжеты которых закрывали кисти рук до костяшек, если их не обуздать рукавами свитера или эластичными резинками на локтях. Потом я поехал в Америку, где раньше всех догадались, что у некоторых мужчин руки короче средней длины (в Британии вам почему-то позволено иметь только длинные руки, длиннее средних), и купил в «Брукс Бразерс» дюжину сорочек с рукавами 32 дюйма. Свой гардероб я пополняю через американскую фирму, которая торгует по каталогам: ее филиал открылся в Англии несколько лет назад. Разумеется, теперь я могу позволить себе шить сорочки на заказ, но мне трудно заставить себя войти в эти шикарные ателье на Пикадилли, а полосатый поплин в их витринах, на мой вкус, чересчур чопорен. Как бы то ни было, я терпеть не могу ходить по магазинам. Я нетерпелив. Во всяком случае, стал в последнее время. Раньше я таким не был. Во времена моей молодости очереди были образом жизни, и я не обращал на них внимания. Очередь на автобус, очередь в кино, очереди в магазинах. Ну а теперь в автобусе я не езжу, большинство фильмов смотрю дома по видео, а если в магазине увижу у прилавка больше двух человек, то, скорей всего, развернусь и уйду. Лучше обойдусь без того, за чем пришел. Особенно я ненавижу банки и почтовые отделения, где ты вынужден медленно двигаться в очереди, отгороженной шнурами, как на паспортном контроле в аэропорту. И, когда цель уже близка, приходится все время вертеть головой, чтобы не пропустить освободившегося оператора, но ты все равно пропускаешь, и какой-нибудь шустрый придурок позади обязательно ткнет тебя в почки и скажет: «Давай, твоя очередь». Теперь я стараюсь по мере возможности совершать банковские операции по телефону, а большую часть писем отправляю по факсу или вызываю курьера, если нужно переслать сценарий, но иногда мне требуются марки, и тогда приходится идти на почту и выстаивать в длинной очереди, состоящей из старых куриц и мамаш-одиночек с сопящими в колясках младенцами - они стоят кто за пенсией, кто за пособием, - и я едва сдерживаюсь, чтобы не заорать: «Может, пора уже завести окошко для тех, кто хочет просто купить марки? Кто хочет что-нибудь отправить по почте? Здесь, между прочим, почта, нет?» Но, разумеется, это лишь слова, я легко могу с собой справиться, у меня и мысли нет поднимать шум в общественном месте, но такие у меня ощущения. Внешне я вообще человек сдержанный. Большинство моих знакомых не поверят, если я скажу им, что мне не хватает терпения. В мире ТВ у меня репутация человека мирного, невозмутимого, умеющего сохранять присутствие духа, когда все вокруг его теряют. Они также удивятся, узнав, что я переживаю из-за своего телосложения. Они думают, мне нравится, когда меня зовут Пузаном. Я намекнул пару раз, что не против, если меня станут называть по имени, но это как-то не привилось. Единственное, чем я в своей внешности умеренно доволен, это конечности - кисти рук и ступни. У меня довольно маленькие ноги, седьмой размер, ступни узкие, с высоким подъемом. Они очень хорошо смотрятся в итальянских туфлях, которые я покупаю чаще, чем следовало бы. Я всегда был легок на ногу, принимая во внимание тушу, которую моим ногам приходится нести: я хороший футболист и совсем неплохой танцор. По дому я передвигаюсь очень тихо, так что иногда моя жена подпрыгивает от неожиданности, обернувшись и увидев меня за спиной. Кисти у меня тоже довольно маленькие, но с длинными, изящными, как у пианиста, пальцами, правда, «играть» я умею только на клавиатуре компьютера.