Книга Ледяные небеса - Мирко Бонне

Среди первых матросов, вернувшихся с бака, где происходила эта процедура, был один, который подошел ко мне и начал расспрашивать о моей работе. Мы проговорили с ним некоторое время. Он рассказал, что нанялся на рейс до Монтевидео и обратно. И затем он поинтересовался у меня, хотя с моей стороны никаких намеков на эту тему не было, хочу ли я тоже наняться на старую галошу.

— Может быть, — сказал я. И он засмеялся, тихо и вполне дружелюбно.

Так я встретился с Бэйквеллом. С этого момента не было ни дня, чтобы мы с ним не потрепались. Я думаю, что мне в моем шкафу не хватает трех вещей: морского воздуха, света над морем и Бэйквелла.

— Эй, тебе с твоей деревянной рыбкой надо попить!

Спустя несколько дней я поговорил с отцом и сообщил ему, что хочу пойти матросом на «Джоне Лондоне» в Уругвай. По моим подсчетам, сказал я, мое жалованье за три месяца плавания будет больше, чем полугодовой заработок в порту. И я попросил его дать согласие, потому что я должен идти своим собственным путем.

Матросом мне стать не удалось. Капитан Кун и его боцман, устало улыбнувшись, отшили меня. Этот боцман, мистер Элберт, — его, как почти на всех кораблях, где главным языком был английский, называли Бос'н, — относился к такому типу моряков, которые мне до сих пор не встречались. Он не имел ничего общего с теми брюзгливыми болтунами, что слоняются по пирсу и не думают ни о чем другом, кроме как хвастаться перед женщинами своей потенцией или угрожать набить морду их мужьям. Мистер Элберт спросил меня, знаю ли я, что такое море.

— Да, сэр, — сказал я. — Это вода между континентами.

— Чертовски много воды.

— Да, сэр.

— А хорошо ли ты плаваешь, Блэкборо? — спросил он и заглянул в свою тетрадку.

— Думаю, что хорошо, сэр, — сказал я. — Не так хорошо, как рыба, но хорошо.

— Не так хорошо, как рыба?

— Нет, сэр.

— Ну а как ты умеешь готовить?

Смутившись, я признался, что вообще не умею готовить… потому что никогда не пробовал.

— Ну так тебе помогут. Подпиши здесь, ты нанят как помощник на камбузе.

Помощник на камбузе получал вдвое меньше матроса, поэтому мои надежды на то, что у отца будут какие-нибудь стимулы меня отпустить, почти улетучились.

Но я оказался неправ.

Отец сказал, что согласен, а мать объяснила, почему он сделал это со спокойной душой: во время сдачи готового кубрика отец отвел в сторонку капитана Куна и пообещал собственноручно разнести на куски свою работу, если тот не даст честное слово, что плавание под его командой будет означать для меня его личное покровительство. Капитан Кун дал моему отцу необходимые заверения.

Последние дни перед отплытием я провел в особенном настроении. С одной стороны, у меня не было возможности думать о чем-то другом: глаза моей сестры наливались слезами каждый раз, когда она меня видела, а мои родители волновались из-за того, что новость о скором отплытии их сына в Уругвай распространилась с быстротой молнии. Я видел, как люди говорят обо мне, и все это вместе нервировало меня до такой степени, что я не мог заснуть.

С другой стороны, неожиданно мне ужасно расхотелось уезжать. Когда я об этом вспоминал, а мысль о скором отплытии сверлила меня постоянно, мое решение плавать по морям и океанам казалось мне идиотским. О чем я только думал тогда? Ни о чем! Тогда это было всего лишь смутное ощущение, а сейчас — целая гамма чувств. То мое решение представлялось мне смешным, затем я снова ликовал и аплодировал сам себе за безграничное мужество. Дома я перерыл книжные шкафы в поисках описаний кораблекрушений. Озноб пробежал у меня по спине, когда я обнаружил, что Джека Лондона на самом деле звали Джон Лондон, точно так же, как мою шхуну! И когда я прочитал первые предложения, мне показалось, что я уплываю далеко-далеко.

Исключительно благодаря этим книгам в оставшиеся до отплытия дни я сохранял остатки разума. За одну бессонную ночь я прочитал всего «Робинзона Крузо». Другой ночью я написал любовное послание Эннид, содержащее гимн ее хромоте. К счастью, я прочитал его утром еще раз.

В отличие от письма, которое можно было просто выбросить, аннулировать подпись в вербовочном листке было нельзя. Когда мне стало ясно, что назад хода нет, я просто заболел от страха. Я еще помню, как возвращался после выполнения работы для отца по Док-стрит. В конце переулка я видел суда, стоявшие у причала. «Джона Лондона» среди них не было, и все-таки у меня затряслись колени. Я не мог идти дальше. Люди начали оглядываться на меня, должно быть, вид у меня был ужасный. С гудящей головой и диким взглядом я прислонился к стене. Положение мое казалось мне безвыходным, мне было страшно одиноко. Да, это был ужасный момент. Хуже просто быть не могло. Я рванулся прочь, и постепенно мне стало легче.

В последний день перед отплытием я зашел в лавку Малдуна, чтобы попрощаться с Эннид. На месте ее не оказалось — она заболела. Мистер Малдун спросил, может ли он что-нибудь передать, и я выдумал какую-то историю с Эннид и Реджин.

— До свидания, сэр! — Я протянул ему руку.

Он пожал ее, не глядя на меня.

— У меня вопрос, — сказал я. Он поднял глаза и посмотрел на меня так, будто видел впервые.

— Мне нравится ваш магазин, сэр. Все, — я обвел рукой затхлую темную лавчонку, в которой Эннид превратилась в хромую Эннид, — я все здесь люблю, это, это, все. Я бы охотно… то есть, когда я вернусь, сэр, может быть, вам понадобится помощник?

Мистер Малдун раскрыл книгу и уставился в нее, как будто там можно было найти ответ.

Вот и колокол. Четыре удара.

На таком маленьком барке, как «Эндьюранс», судовой колокол слышно в любом уголке под палубой. Поэтому даже безбилетный пассажир знает, который час: четыре склянки. Должно быть, в океане между Патагонией и Фолклендскими островами сейчас не светлее, чем в моей конуре.

Я не хочу предвосхищать решение Шеклтона, но, включая меня, сейчас бодрствует не более полудюжины из двадцати восьми членов экипажа: рулевой, трое вахтенных на палубе, впередсмотрящий и человек в шкафу для штормовой одежды. Остальные заткнули уши и спят. Когда я закрываю глаза, я вижу большой каштан на площади перед лавкой Малдуна и как я бегу по припортовым улицам, чтобы проститься с тем, что я действительно люблю, например, с деревьями, при помощи которых отец объяснял мне особенности различных видов древесины. К последнему дню перед отплытием из Ньюпорта страх и все остальные чувства, тяготившие меня, исчезли — осталась лишь тоска. Я чувствовал, как двигались руки и ноги, и воздух был так мягок и обтекал меня, что мне казалось, будто я могу в нем плавать — дойти по Родни-стрит до конторы или просто доплыть туда, стоя вертикально в воздухе.

От нашего старого конторщика Симмса я узнал, что «Джон Лондон» загружен, оснащен необходимым оборудованием и обеспечен продовольствием.

Он подшутил надо мной: