Книга Дыхание судьбы - Тереза Ревэй

Она даже не могла сказать, что Флавио стал ей чужим, потому что никогда его по-настоящему не знала. Но с момента своего возвращения он стал для нее еще более непостижимым. Насмешливо-веселый взгляд человека, привыкшего воспринимать злые шутки судьбы с долей юмора, стал резким и злым. У уголков рта залегли горькие складки. Иногда, незаметно наблюдая за ним, она видела, как его взгляд устремлялся в пустоту, а на лице застывало выражение жесткой суровости. Единственный раз, когда она спросила его о России, он зло ответил: «Это был ад, а об аде рассказать невозможно». И встал так резко, что покачнулся и едва успел опереться на свою трость. О его пребывании на войне она знала лишь, что он попал в плен на русском фронте и был освобожден при контрнаступлении. Отправившись на родину вследствие ранения, он присоединился к партизанам, скрывающимся в горах к северу от Венеции. У Ливии сложилось впечатление, что Флавио винил ее в непонимании, и больше она не решалась об этом заговорить.

Ливия вынырнула из полумрака узкой улочки и оказалась на залитой солнцем набережной Фондаменте Нуове. Несколько женщин с плетеными корзинами в руках стояли в очереди за хлебом, который выдавали по продуктовым карточкам. Увидев, что на пристани снимается с якоря вапоретто[11], она бросилась бежать, и стайка чаек устремилась к голубому небу, недовольно хлопая крыльями.

Матрос подождал, пока она проскользнет на палубу, после чего смотал канат и выкрикнул очередную команду. Запыхавшись, она кивком поблагодарила его и направилась к носовой части теплохода. Ее шаг тут же приспособился к бортовой качке, как у истинной венецианки, привыкшей к бесконечным переходам от движения по твердой земле к плавному покачиванию лодки, совершаемым без колебаний, словно чувственное волнение моря было ее второй натурой. Она заняла место в первом ряду, как будто эти несколько метров могли приблизить ее к Мурано.

Мурано, где костяк всей ее жизни, дед, вырастивший ее, больше не мог подняться с постели. Мурано, где она должна была воспользоваться слабостями своего брата, иллюзорными или существующими, если хотела спасти свое наследство.

Прибыв на причал у мастерских, Ливия окинула его быстрым взглядом, в надежде увидеть незнакомое судно. Увы, на воде покачивалась лишь лодка Флавио. Она не без досады отметила, что зеленая краска над ватерлинией была свежей. С момента своего возвращения брат заботился о лодке, как о своем ребенке, и целыми днями пропадал в лабиринте ленивых вод лагуны.

Если бы он занимался только этим! Но нет, в те редкие дни, когда он снисходил до посещения мастерских, от него можно было услышать лишь жесткую критику. Конечно, дела шли далеко не блестяще… Да и у кого они шли хорошо? Необходимо было запастись терпением и упорством, как во время кризиса тридцатых годов. Тогда многие Дома разорились. А вот Эрколе Барровиер изобрел новое стекло — испещренный прожилками полупрозрачный материал, загадочный и чарующий, подчеркнул его красоту черной отделкой, и коллекция «Примавера» имела огромный успех. Ливия всегда восхищалась такими смельчаками и презирала пораженцев вроде ее брата.

Она толкнула кованые ворота, которые недовольно заскрежетали. Между камнями мощеного просторного двора мастерских пробивались сорняки. Дрова, предназначенные для топки печей, сохли на солнце возле скромной кучки угля. Фиолетовые цветы взобравшейся по стене склада бугенвиллии прикрывали собой трещины, а вокруг покосившегося стола, на котором покоились пустые стаканы, стояли в беспорядке стулья.

Ливия отметила, что количество коробок, сложенных возле колодца, не увеличилось. Важно восседая на этой груде, серый домашний кот лениво грелся на солнышке. Она нахмурила брови. В конце дня мастерские Гранди должны будут отгрузить пятьсот электрических лампочек для предприятия Маргера. Никому не нравилось изготавливать лампочки, но рабочим нужно было что-то есть, поэтому, когда предоставлялся шанс получить заказ, привередничать не приходилось.

Когда несколько дней назад дедушка Алвизе слег с сердечным приступом, Ливия сразу же заметила опасное волнение среди работников. Поскольку ни один корабль не может долго оставаться на плаву без капитана, а Флавио был непредсказуем, она сама взяла в руки штурвал. Смена власти не прошла гладко, несмотря на то что талантам женщин всегда отдавалось должное в мастерских Мурано. Уже в пятнадцатом веке дочь мастера-стекольщика, увлеченная созданием стеклянных багетов ярких цветов с орнаментом в виде звезды, получила от государства привилегию на их изготовление. В следующем веке Сенат предоставил Армении Виварини исключительное право на выпуск моделей лодок. Но если стеклодувы и привыкли к присутствию женщин в своем ремесле, они все же не любили выполнять их указания. К тому же незыблемым оставался следующий запрет: ни одна женщина не имела права выдувать стекло. Им позволялось присматривать за «комнатой с ядами», где хранилось сырье, следить за составом стеклянной массы, раскрашивать или покрывать эмалью стекло, применять золотую фольгу, изобретать необычные формы, предлагать свои идеи, но выдувать стекло — никогда! Считалось, что дело здесь в физической силе, но Ливия была убеждена, что виной всему высокомерие мужчин. Она не озвучивала свои мысли, но этот приговор отзывался в ее душе болью.

Раздосадованная, она вошла в мастерскую решительным шагом, готовая перейти в атаку и как следует отчитать лодырей. Вид погасших печей был для нее словно оскорбление, и она старалась не смотреть в их сторону. Увидев Тино Томазини, сидевшего на своей рабочей скамье, широко расставив ноги, Ливия резко остановилась. Этот мастер-стеклодув работал бок о бок с Алвизе более двадцати лет.

Девушка уселась на высокий табурет и обхватила руками колени. Утро выдалось нелегким, и она отдалась чувству комфорта, которое всегда вызывал в ней вид мастерской с ее успокаивающим гулом печей, разнокалиберными инструментами, висящими на крючках, деревянными формами, сложенными в углу, стеклодувными трубками и стальными стержнями, выстроенными в ряд, словно копья рыцарей. Здесь она чувствовала себя дома и благодаря этому испытывала глубокое умиротворение. Это было единственное место, где черная тоска, не покидавшая ее с детства, постепенно рассеивалась и создавалась иллюзия, что она полностью исчезала.

Когда-то известие о внезапной смерти родителей подействовало на маленькую девочку сокрушительно, и она утратила способность говорить. Первые три дня Ливия даже не плакала. Она осознавала, что пугает всех своим бледным осунувшимся лицом, остановившимся взглядом прозрачных глаз, черными тенями ресниц, ложившихся на щеки, когда она соглашалась лечь поспать. Или, по крайней мере, делала вид, что спит. Но не одна в своей комнате, нет, — только там, где были люди: на диване в гостиной, на дедушкиной кровати или на поспешно разложенных подушках в углу мастерской.

Она покорно садилась есть, когда ее об этом просили. В кухне постоянно что-то кипело в кастрюлях. Женщины сменяли друг друга, чтобы нашинковать лук, баклажаны, томаты, рассекая острыми ножами мясистые овощи, пока на сковородке поджаривался чеснок. Они без конца усаживали ее за стол, уговаривали открыть ротик: «Кушай, сокровище мое, кушай, малышка…» Как будто все эти нежности могли смягчить заполнивший ее существо непостижимый ужас… Но полента[12]имела вкус золы, а сливочные десерты вызывали тошноту.