Книга Дыхание судьбы - Тереза Ревэй

— Знаешь, никто этого не хочет.

— Не хочет чего? — тихо спросила она, прислонившись к дверному косяку, ощущая свою неловкость подростка.

— Этой войны. Никто из итальянцев ее не хочет. Даже некоторые фашисты. Взять хотя бы Чиано, он пытался помешать. Но этому на все плевать… Он слишком ценит свой любимый балкон. Ему же нужно выступать перед восторженной толпой. А как он обожает звук собственного голоса! И вот пожалуйста… Объявляют войну Великобритания и Франция, потому что никто не хочет упустить свой кусок пирога. Но сам-то он не собирается подставлять себя под пули. Не дай Бог, испортит свою красивую черную рубашку или испачкает начищенные сапоги! Ну зачем нам этот подарочек?

На улице раздался вопль ликования. Кто-то из ребят, должно быть, вскинул руки вверх в победном жесте. Флавио зажег сигарету, сделал затяжку, посмаковал несколько секунд, запрокинув голову.

— Только бы эта бесполезная война закончилась прежде, чем настанет их очередь, — закончил он почти вызывающим тоном.

— Ты шутишь! — воскликнула Ливия. — Война долго не продлится. Посмотри, с какой легкостью немцы вошли в Польшу и во Францию. Это вопрос нескольких недель. Я уверена, что ты даже не успеешь добраться до фронта.

Ей просто хотелось успокоить брата, но по его виду она поняла, что сказала глупость.

Ливия съежилась в кресле, поджав ноги. Когда он наклонился, чтобы открыть ящик комода, ее неожиданно поразил незащищенный вид его шеи, показавшейся из-под белой рубашки. Она перевела взгляд на его запястья. Когда какого-либо мальчишку приводили в стекольные мастерские на обучение, прежде всего смотрели на его руки, от размера которых зависело, сможет ли он стать стеклодувом. Запястья Флавио были тонкими, и если они были слабыми даже для стеклодела, как смогут такие руки управляться с пулеметом? Внезапно все происходящее показалось ей абсурдным. Она попыталась объясниться, но Флавио отказался с ней разговаривать и принялся демонстративно что-то насвистывать.

Спустя некоторое время она покинула комнату, пробормотав извинение, потому что не могла больше выносить его отстраненности, прекрасно сознавая, что на войну не уходят без последствий. Было что-то значимое и непоправимое в небрежных жестах Флавио, собирающего свои туалетные принадлежности так, словно он отправлялся в одну из своих поездок в Рим, где, как догадывалась Ливия, у него была подружка. Больше всего ее раздражало в брате то, что по его глазам никогда нельзя было понять, радуется он или грустит, беспокоится или злится. А ведь они оба унаследовали одинаковую ясность взгляда этих то голубых, то зеленых, а порой даже серых глаз, «капризных, как лагуна», по словам дедушки. Но в глазах Ливии можно было много чего прочесть, иногда даже слишком много.

На следующий день Флавио сказал, чтобы она не провожала его на вокзал. Она вздохнула с облегчением, хотя ей было немного стыдно. Ведь это ее долг… Единственный, старший брат продемонстрирует всей Италии «свою стойкость, мужество и доблесть», как декларировал дуче с балкона Палаццо Венеции. Но для Флавио это были пустые слова. Он смотрел на жизнь ироничным взглядом, который восхищал молоденьких девушек, но мешал его сестре чувствовать себя уверенно. Как вести себя с тем, кто больше всего на свете любит насмехаться над другими?

В гостиной Флавио наполнил флягу граппой, как сделал бы это в любой другой осенний день, когда ходил с товарищами пострелять диких уток. Положив ее в свой карман, он нагнулся за чемоданом. Не говоря ни слова, он окинул все прощальным взглядом. Убранство комнаты не менялось после смерти матери, но Ливии вдруг показалось, что она видит ее в первый раз.

Будучи ребенком, она часто отправлялась с визитом к дедушке с материнской стороны. В памяти остался образ худощавого элегантного мужчины, носившего цветок в петлице в любое время года, мягко произносившего слова и имевшего необычное пристрастие к мандолинам.

Можно было предположить, что, выйдя замуж, юная Бьянка Мария с сожалением расстанется с родительским дворцом, расположенным за театром Ла Фениче, и будет скучать по его изысканным фрескам, потолкам с венецианской штукатуркой и двусторонним зеркалам, в которых отражалась мерцающая поверхность канала. Но прекрасный дом Гранди, с его округлыми сводами и фруктовым садом, не тронутым временем, встретил ее с достоинством провинциальной пожилой дамы, которую трудно обвести вокруг пальца. В конце концов, несколько веков назад именно предки молодой женщины приехали прогуляться по Мурано и решили построить здесь дворцы, окруженные садами, где посадили экзотические растения, привезенные из Африки и с Востока. Вместе с вещами Бьянки Марии дом населили блестящие ткани, лакированные комоды, резные деревянные кресла, коллекция вееров, льняные простыни, отделанные тонким кружевом, и терраццо ее юности — эта известковая масса с вкраплениями осколков разноцветного мрамора, которая с тех пор покрывала полы.

Перед тем как покинуть дом, Флавио поднял голову и замер, словно хотел пропитаться этой легкой красно-желтой гармонией, которую они ощущали все свое детство. Ливия поняла, что он сдерживал свои эмоции. Нервничая, она протянула ему шапку, затем пошла за ним следом, будто тень. В полной тишине они дошли до мастерских.

Когда они вошли в просторное помещение, рабочие один за другим повернулись в их сторону. Дед передал свою стеклодувную трубку помощнику и подошел к Флавио. В напряженной тишине был слышен лишь гул печей. Его покрытые пятнами руки легли на плечи внука. Внимательно вглядываясь в его лицо, он словно пытался запечатлеть в своей памяти каждую черточку молодого человека. Затем он медленно перекрестил лоб будущего бойца.

— От имени твоей матери, — произнес он хриплым голосом.

К великому удивлению Ливии, Флавио ничуть не возражал, хотя всегда открыто презирал все, от чего веяло сентиментальностью. Рабочие подошли, чтобы попрощаться с ним, и, будто пытаясь защититься, прижимали к груди свои пинцеты, ножницы, трубки, все эти пришедшие из глубины веков инструменты, являвшиеся неотъемлемой частью их ремесла, равно как и продолжением их собственного «я».

Потом Ливия долго стояла на пристани, глядя на пенный след от парохода, отправившегося в Венецию к вокзалу Санта-Лючия. Она поднесла руку к своей щеке, и ей почудилось, что губы брата оставили там на удивление нежный след.

Девушка шла по узкой улочке между домами с изъеденной сыростью штукатуркой, которые, казалось, о чем-то шептались между собой. Вдалеке призывно блестела вода лагуны. Над головой хлопнули ставни с облупленной краской и раздались обрывки женских голосов.

Флавио всегда был для нее загадкой. Между ними ни разу не возникло чувства солидарности, соучастия, закаленного годами взаимных ссор, совершенных вместе глупостей, дружных приступов смеха перед непониманием взрослых, препирательств с гневными обвинениями и слезами, когда один или другой ощущает себя обиженным. Как будто шесть лет разницы в возрасте превратились для них в непреодолимую пропасть. Флавио никогда не относился к сестре покровительственно, а она не восхищалась братом. В подростковом возрасте он некоторое время жил у дедушки по материнской линии, якобы для того, чтобы не оставлять старика в одиночестве после смерти жены. Когда Ливия с родителями отправлялась к ним на воскресный ужин, ей казалось, что она навещает какого-то далекого кузена, а не родного брата. Безусловно, он обладал физическим сходством с членами семьи, но принадлежал к иному миру, где царили совершенно другие обычаи и странные правила, не поддававшиеся ее пониманию.