Книга Есть, молиться, любить - Элизабет Гилберт

Шли месяцы. Я застряла в неизвестности и ждала, когда жестану свободной, когда мне наконец предъявят условия. Мы жили отдельно (онпереехал в квартиру на Манхэттене), но ситуация оставалась неразрешенной.Копились счета, простаивала карьера, ветшал наш дом, но муж прерывал молчанкулишь для того, чтобы изредка напомнить мне, какая я эгоистичная дура.

А ведь был еще и Дэвид.

Мои переживания из-за Дэвида, в которого я влюбилась передтем, как уйти от мужа, во много раз приумножили осложнения и боль отмноголетнего скандального развода. Говоря, что «влюбилась» в Дэвида, я имею ввиду, что нырнула в его объятия после расставания с мужем, как циркач измультика ныряет с высокой платформы в маленький стакан с водой, умещаясь в немцеликом. Сбежав от мужа, я цеплялась за Дэвида, как американский солдат запоследний вертолет из Сайгона. Он был моей надеждой на спасение и счастье.Конечно же я его любила. Если бы я знала словечко, способное охарактеризоватьэту любовь глубже, чем «отчаянная», я бы ввернула его тут. От отчаянной любви,знаете ли, всегда самые большие трудности.

Сразу после того как я ушла от мужа, мы с Дэвидом стали житьвместе. Дэвид был — и остается — достойным восхищения. Уроженец Нью-Йорка,актер и писатель, огромные карие глаза с влажным блеском — типично итальянскиеглаза, от которых у меня мурашки бегут по коже (кажется, я уже говорила). Дэвидразбирался в жизни и ни от кого не зависел, был вегетарианцем и умел красочноматериться; занимался духовными практиками и знал, как обращаться с женщинами;не признавал авторитетов, писал стихи, занимался йогой. Баловень судьбы изнью-йоркского пригорода, он производил неизгладимое впечатление. Незабываемое.По крайней мере, на меня. Когда моя подруга Сьюзан впервые услышала, как я егорасхваливаю, ей было достаточно одного взгляда на мое горячечное лицо, чтобысказать: «Ну ты и попала, детка».

Дэвид играл в пьесе по мотивам моих рассказов — так мы ипознакомились. Его герой родился в моем воображении, что уже кое о чемговорило. Ведь когда ты отчаянно влюблена, иначе и быть не может. Отчаянновлюбленные люди всегда воспринимают своих возлюбленных как вымышленных героев итребуют, чтобы они были именно такими, как им нужно, а когда те отказываютсявыполнять предназначенную роль, чувствуют себя несчастными.

Но как весело нам было вместе в первые месяцы, когда Дэвидвсе еще был моим романтическим героем, а я — его ожившей мечтой! Никогда недумала, что двое людей могут быть настолько совместимы, что они способны такволновать друг друга. Мы даже придумали собственный язык Уезжали то на день, тонадолго в настоящее дорожное путешествие. Взбирались на вершины, ныряли насамое дно, планировали совместные кругосветные экспедиции. Даже в очереди вДепартамент автотранспорта нам было веселее, чем большинству людей в медовыймесяц. Мы дали друг другу одинаковые прозвища, и теперь нас было не различить.Мы ставили цели, давали клятвы и обещания и вместе готовили ужины. Он читал мневслух и стирал мои вещи. (Когда это случилось впервые, я даже позвонила Сьюзанподелиться своим потрясением от только что увиденного чуда. Это было все равночто увидеть верблюда, звонящего из телефонной будки. Я воскликнула: «Мужчинатолько что постирал мое белье! А нижнее белье выстирал вручную!» На что Сьюзанснова ответила: «Ну ты и попала, детка».)

Наше первое лето было похоже на начальные кадры всехмелодрам, вместе взятых: мы брызгались в прибое и бежали, взявшись за руки, всумерках по золотым лугам. В то время я еще продолжала думать, что дело сразводом, быть может, разрешится по-доброму, — ведь я дала мужу целое летона отдых от переговоров, надеясь, что за это время мы оба успеем остыть. Да илегко было не думать о плохом, когда тебя окружает столько хорошего. Но потомэто лето (которое на самом деле было всего лишь отсрочкой неизбежного)закончилось.

В последний раз я видела мужа девятого сентября две тысячипервого года. Тогда я еще не знала, что все наше последующее общение будетпроходить через адвокатов. Мы ужинали в ресторане. Я пыталась обсудить нашразвод, но все мои попытки заканчивались ссорой. Он сказал, что я лгунья ипредательница, что он меня ненавидит и больше не скажет мне ни слова. Через двадня я проснулась, проворочавшись всю ночь, и узнала, что угнанные самолетыврезались в два самых высоких здания моего родного города, и все, что когда-токазалось нерушимым, превратилось в дымящуюся лавину обломков. Я позвонила мужуудостовериться, что он цел, и мы вместе погоревали о случившейся катастрофе, новсе же я к нему не поехала. На той неделе, когда все ньюйоркцы отбросиливраждебность перед лицом гораздо более серьезной трагедии, я так и не вернуласьк мужу. Именно тогда мы поняли, что все кончено, кончено навсегда.

Следующие четыре месяца я не спала. И это не преувеличение.

Раньше мне казалось, что моя жизнь разваливается на части,но теперь от нее и вовсе остались клочки. Впрочем, это вполне соответствовалосостоянию окружающего мира, который тоже рушился на глазах. Становится не посебе при мысли о том, какую ношу я возложила на Дэвида в те несколько месяцев,что мы прожили вместе после одиннадцатого сентября и нашего с мужемокончательного расставания. Могу представить его удивление, когда он выяснил,что в сердце у самой счастливой и уверенной в себе женщины, стоит ей толькоостаться наедине с собой, разливается грязное болото бездонной печали. Я опятьначала постоянно плакать. Тогда Дэвид стал замыкаться в себе, и настала мояочередь увидеть другую сторону моего романтического героя. Этот Дэвид былодинок, как жертва кораблекрушения на необитаемом острове; до него невозможнобыло достучаться, и он требовал не меньше личного пространства, чем стадобизонов.

Эмоциональное отчуждение Дэвида было бы для меня катастрофойдаже при обычных обстоятельствах, ведь я представляю собой самую любвеобильнуюформу жизни на планете, нечто вроде помеси золотистого ретривера и рыбы-прилипалы.Но тогдашние обстоятельства были хуже не придумаешь. Я была в отчаянии,зависела от Дэвида и нуждалась в его любви не меньше, чем недоношенныетройняшки нуждаются в материнской заботе. Глядя на то, как он замыкается всебе, я все сильнее требовала ласки, а он, глядя на мою требовательность, лишьсильнее замыкался в себе. Очень скоро ему пришлось буквально бежать подперекрестным огнем из моих слезных требований: «Куда ты уходишь? Что же с намипроизошло?»

Запомните на будущее: мужчины просто обожают, когда имзадают такие вопросы.

Дело в том, что я привязалась к Дэвиду, как к наркотику (всвою защиту скажу, что он сам поощрял это, будучи, если можно так выразиться,роковым мужчиной). Теперь же, когда он стал уделять мне меньше внимания, я жилав предвидении легко предсказуемых последствий. Болезненная привязанностьнепременно сопровождает все истории об отчаянной любви. Все начинается, когдапредмет обожания дарит тебе головокружительную, галлюциногенную дозу чувства, окотором ты не смела и помышлять, — это может быть, к примеру,эмоциональный коктейль из неземной любви и ошеломляющего восторга. Вскоре безинтенсивного внимания уже не обойтись, и тяга превращается в голоднуюодержимость наркомана. Когда наркотик отнимают, человек заболевает, сходит сума, испытывает эмоциональное опустошение (не говоря уж о ненависти к дилеру,который подсадил тебя на эту дрянь, а теперь отказывается давать ее бесплатно,хотя ты точно знаешь, что она спрятана где-то рядом, ведь раньше тебе ее давалипросто так). Следующий этап: ты сидишь в углу, исхудав и дрожа, готов продатьдушу и ограбить соседей, лишь бы еще раз испытать тот кайф. Тем временемпредмет обожания начинает испытывать к тебе отвращение. Он смотрит на тебя так,будто видит в первый раз, — этот взгляд уж никак не может быть обращен ктой, к кому он когда-то питал возвышенные чувства. И самое смешное, разве он вэтом виноват? Посмотри на себя. Ты превратилась в жалкую развалину, саму себяне узнать.