Книга Униженные и оскорбленные - Федор Достоевский

Прошло много лет. Имение князя процветало. Сношения междувладетелем Васильевского и его управляющим совершались без малейшихнеприятностей с обеих сторон и ограничивались сухой деловой перепиской. Князь,не вмешиваясь нисколько в распоряжения Николая Сергеича, давал ему иногда такиесоветы, которые удивляли Ихменева своею необыкновенною практичностью иделовитостью. Видно было, что он не только не любил тратить лишнего, но дажеумел наживать. Лет пять после посещения Васильевского он прислал Николаю Сергеичудоверенность на покупку другого превосходнейшего имения в четыреста душ, в тойже губернии. Николай Сергеич был в восторге; успехи князя, слухи об его удачах,о его возвышении он принимал к сердцу, как будто дело шло о родном его брате.Но восторг его дошел до последней степени, когда князь действительно показалему в одном случае свою чрезвычайную доверенность. Вот как это произошло...Впрочем, здесь я нахожу необходимым упомянуть о некоторых особенныхподробностях из жизни этого князя Валковского, отчасти одного из главнейших лицмоего рассказа.

Глава IV

Я упомянул уже прежде, что он был вдов. Женат был он еще впервой молодости и женился на деньгах. От родителей своих, окончательноразорившихся в Москве, он не получил почти ничего. Васильевское было заложено иперезаложено; долги на нем лежали огромные. У двадцатидвухлетнего князя,принужденного тогда служить в Москве, в какой-то канцелярии, не оставалось никопейки, и он вступал в жизнь как «голяк – потомок отрасли старинной». Брак наперезрелой дочери какого-то купца-откупщика спас его. Откупщик, конечно,обманул его на приданом, но все-таки на деньги жены можно было выкупить родовоеименье и подняться на ноги. Купеческая дочка, доставшаяся князю, едва умелаписать, не могла склеить двух слов, была дурна лицом и имела только одно важноедостоинство: была добра и безответна. Князь воспользовался этим достоинствомвполне: после первого года брака он оставил жену свою, родившую ему в это времясына, на руках ее отца-откупщика в Москве, а сам уехал служить в -ю губернию,где выхлопотал, через покровительство одного знатного петербургскогородственника, довольно видное место. Душа его жаждала отличий, возвышений,карьеры, и, рассчитав, что с своею женой он не может жить ни в Петербурге, ни вМоскве, он решился, в ожидании лучшего, начать свою карьеру с провинции.Говорят, что еще в первый год своего сожительства с женою он чуть не замучил еесвоим грубым с ней обхождением. Этот слух всегда возмущал Николая Сергеича, ион с жаром стоял за князя, утверждая, что князь неспособен к неблагородномупоступку. Но лет через семь умерла наконец княгиня, и овдовевший супруг еенемедленно переехал в Петербург. В Петербурге он произвел даже некотороевпечатление. Еще молодой, красавец собою, с состоянием, одаренный многимиблестящими качествами, несомненным остроумием, вкусом, неистощимою веселостью,он явился не как искатель счастья и покровительства, а довольно самостоятельно.Рассказывали, что в нем действительно было что-то обаятельное, что-топокоряющее, что-то сильное. Он чрезвычайно нравился женщинам, и связь с однойиз светских красавиц доставила ему скандалезную славу. Он сыпал деньгами, нежалея их, несмотря на врожденную расчетливость, доходившую до скупости,проигрывал кому нужно в карты и не морщился даже от огромных проигрышей. Но неразвлечений он приехал искать в Петербурге: ему надо было окончательно стать надорогу и упрочить свою карьеру. Он достиг этого. Граф Наинский, его знатныйродственник, который не обратил бы и внимания на него, если б он явился обыкновеннымпросителем, пораженный его успехами в обществе, нашел возможным и приличнымобратить на него свое особенное внимание и даже удостоил взять в свой дом навоспитание его семилетнего сына. К этому-то времени относится и поездка князя вВасильевское и знакомство его с Ихменевыми. Наконец получив через посредствографа значительное место при одном из важнейших посольств, он отправился заграницу. Далее слухи о нем становились несколько темными: говорили о каком-тонеприятном происшествии, случившемся с ним за границей, но никто не могобъяснить, в чем оно состояло. Известно было только, что он успел прикупитьчетыреста душ, о чем уже я упоминал. Воротился он из-за границы уже много летспустя, в важном чине, и немедленно занял в Петербурге весьма значительноеместо. В Ихменевке носились слухи, что он вступает во второй брак и роднится скаким-то знатным, богатым и сильным домом. «Смотрит в вельможи!» – говорилНиколай Сергеич, потирая руки от удовольствия. Я был тогда в Петербурге, вуниверситете, и помню, что Ихменев нарочно писал ко мне и просил менясправиться: справедливы ли слухи о браке? Он писал тоже князю, прося у него дляменя покровительства; но князь оставил письмо его без ответа. Я знал только,что сын его, воспитывавшийся сначала у графа, а потом в лицее, окончил тогдакурс наук девятнадцати лет от роду. Я написал об этом к Ихменевым, а также и отом, что князь очень любит своего сына, балует его, рассчитывает уже и теперьего будущность. Все это я узнал от товарищей-студентов, знакомых молодомукнязю. В это-то время Николай Сергеич в одно прекрасное утро получил от князяписьмо, чрезвычайно его удивившее...

Князь, который до сих пор, как уже упомянул я, ограничивалсяв сношениях с Николаем Сергеичем одной сухой, деловой перепиской, писал к немутеперь самым подробным, откровенным и дружеским образом о своих семейныхобстоятельствах: он жаловался на своего сына, писал, что сын огорчает егодурным своим поведением; что, конечно, на шалости такого мальчика нельзя ещесмотреть слишком серьезно (он, видимо, старался оправдать его), но что онрешился наказать сына, попугать его, а именно: сослать его на некоторое время вдеревню, под присмотр Ихменева. Князь писал, что вполне полагается на «своегодобрейшего, благороднейшего Николая Сергеевича и в особенности на АннуАндреевну», просил их обоих принять его ветрогона в их семейство, поучить вуединении уму-разуму, полюбить его, если возможно, а главное, исправить еголегкомысленный характер и «внушить спасительные и строгие правила, стольнеобходимые в человеческой жизни». Разумеется, старик Ихменев с восторгомпринялся за дело. Явился и молодой князь; они приняли его как родного сына.Вскоре Николай Сергеич горячо полюбил его, не менее чем свою Наташу; дажепотом, уже после окончательного разрыва между князем-отцом и Ихменевым, старикс веселым духом вспоминал иногда о своем Алеше – так привык он называть князяАлексея Петровича. В самом деле, это был премилейший мальчик: красавчик собою,слабый и нервный, как женщина, но вместе с тем веселый и простодушный, с душоюотверстою и способною к благороднейшим ощущениям, с сердцем любящим, правдивыми признательным, – он сделался идолом в доме Ихменевых. Несмотря на своидевятнадцать лет, он был еще совершенный ребенок. Трудно было представить, зачто его мог сослать отец, который, как говорили, очень любил его? Говорили, чтомолодой человек в Петербурге жил праздно и ветрено, служить не хотел и огорчалэтим отца. Николай Сергеич не расспрашивал Алешу, потому что князь ПетрАлександрович, видимо, умалчивал в своем письме о настоящей причине изгнаниясына. Впрочем, носились слухи про какую-то непростительную ветреность Алеши,про какую-то связь с одной дамой, про какой-то вызов на дуэль, про какой-тоневероятный проигрыш в карты; доходили даже до каких-то чужих денег, им будтобы растраченных. Был тоже слух, что князь решился удалить сына вовсе не завину, а вследствие каких-то особенных, эгоистических соображений. НиколайСергеич с негодованием отвергал этот слух, тем более что Алеша чрезвычайнолюбил своего отца, которого не знал в продолжение всего своего детства иотрочества; он говорил об нем с восторгом, с увлечением; видно было, что онвполне подчинился его влиянию. Алеша болтал тоже иногда про какую-то графиню,за которой волочились и он и отец вместе, но что он, Алеша, одержал верх, аотец на него за это ужасно рассердился. Он всегда рассказывал эту историю свосторгом, с детским простодушием, с звонким, веселым смехом; но НиколайСергеич тотчас же его останавливал. Алеша подтверждал тоже слух, что отец егохочет жениться.