Книга Дипломат - Максим Шарапов

этого жениха, и девушку выхватил как раз в этот момент, но рассматривал свой поступок исключительно как спасение человека и о собственном предательстве вообще не задумывался. Да и как он мог предать этого чужого ему мужика, которого видел первый раз в жизни! А тут Евгений Алексеевич, ловко подменяя понятия, выставлял его, Павла, чуть ли не предателем потенциального убийцы!

   Павел Васильевич задохнулся весь перед решительным отпором. Но, заметив его смятение и предвосхитив желание защититься, посол быстро продолжил:

– Конечно, Вы вкололи ему инъекцию своих философских мыслей, заставили ненадолго поверить в них, а потом сразу же… Правда, – он жестом заткнул скопившиеся во рту у Павла слова, – одновременно с этим Вы спасли другого человека, нашу подданную. Её Вы не только не предали, Вы и ей самой предать не позволили! И это здорово! Но чувствуете какой тонкий парадокс вдруг возникает?

   Павел Васильевич почувствовал, что парадокс этот в сочетании с настоявшимся в дубовых бочках алкоголем перемешивает его мозги, не дает сосредоточится. Всегда считавшийся мастером утонченных споров, он и в беседе с послом с удовольствием вкручивал себя в штопор незаурядных рассуждений, но сейчас всё больше проваливался в какую-то интеллектуальную западню.

– Давайте выпьем за Ваш успех! – посол поднял свой бокал и улыбнулся Павлу Васильевичу.

   На столике у окна зазвонил внутренний телефон. Евгений Алексеевич извинился, тяжеловато поднялся из кресла и прошагал к аппарату:

– Слушаю, – помолчал немного. – Хорошо, завтра в 11:30, – и положил трубку.

   Постоял спиной к Павлу, потом повернулся:

– Помните, как там у Николая Степановича:

   Не спасешься от доли кровавой,

   Что земным предназначила твердь,

   Но молчи, несравненное право

   Самому выбирать свою смерть.

– Он, кстати, сам её и выбрал, свою смерть. Давайте выпьем за Гумилева, удивительный был человек! За него и за поэзию! – Евгений Алексеевич вернулся к столу и наполнил оба бокала на две трети. – И до дна, потому что настоящая поэзия такое поднимает из глубины нашей души, чего мы и сами часто в себе не замечаем, – и проследив, как Павел Васильевич осушил свой бокал сделал из своего только глоток.

– А кого еще из русских поэтов Вы любите?

– Тютчева люблю, Пастернака, Бродского… – пробурчал Павел и подумал, а не предал ли его сейчас Евгений Алексеевич, предложивший выпить за поэзию до дна и тут же выпивший за нее только один небольшой глоток.

– А замечали, что с возрастом разные поэты воспринимаются по-разному? Что по молодости кажется совершенным к тридцати нередко тускнеет, а казавшееся до этого скучным и не очень понятным, распахивается на встречу великими открытиями, – посол смотрел на Павла Васильевича.

– Пожалуй, – покачал всё больше хмелевшей головой Павел.

– А не предательство ли это по отношению к поэту, которого вы обожествляли в юности, к тем мыслям, которыми восхищались в восемнадцать? Вы же эти мысли теперь считаете простоватыми, они Ваши эмоции миксером не взбивают.

   Павел соорудил на лице протестную мимику.

– Предательство, предательство, не спорьте, – урезонил его Евгений Алексеевич, – но без этого предательства не случилось бы движения в Вашей душе, Ваша личность оставалась бы примитивной.

– Это всё очень как-то сложно, – выдавил из себя Павел Васильевич и съел кубик сыра, подумав, что для равновесия сознания ему сейчас очень не хватает холодца какого-нибудь или картошки с грибами.

– Вот, вы со мной уже и соглашаетесь, милый Павел Васильевич, – заулыбался посол. – Да и что собственно такое это самое предательство, измена, то есть? Даже сам корень слова измена подсказывает, что это изменение, изменение чего-то, изменение, крайняя форма которого становится предательством. Но где эта грань между изменением, без которых умный человек в принципе прожить не может, и изменениями, превратившимися в предательство, которое почти всегда это внутреннее развитие уничтожает, вытравливает?

– Изменение и измена разные понятия! Нельзя их сравнивать! И почему некоторое охлаждение к прежним кумирам нужно обязательно называть предательством? Можно подобрать и другие термины, – собрался Павел Васильевич.

– Подобрать можно, только суть не сильно изменится.

– У меня такое ощущение, – Павел Васильевич поджал нижнюю губу и устремил на посла своё пьяное, теряющее осмысленность лицо, – что Вы оправдываете предательство и даже наслаждаетесь этим!

– Нет, – усмехнулся посол, – просто я, по Вашей же просьбе, раскладываю черно-белое на разные спектральные цвета.

   Павел Васильевич не очень помнил, что просил Евгения Алексеевича о чем-то подобном, но это было уже не важно. Он быстро раскисал, как забытый на весеннем солнце снеговик и мечтал теперь только об одном, побыстрее завершить эту мучительную беседу:

– И много у Вас таких тем для препа-ари-ирования? – звуки сорвались с привычной траектории.

– Не может быть таких тем много, – Евгений Алексеевич опять подлил Павлу коньяка, – мозг не справится. Лопнет просто…

   Очнулся Павел Васильевич от прохлады на лбу. Открыл глаза и постепенно понял, что лежит в своей кровати и что голова болит очень сильно, как редко вообще болит.

– Мама, мама! – услышал он голос своей Насти, – папа глаза открыл и замычал!

– М-мм, – запротестовал Павел Васильевич, – кто тут мычит, что ты выдумываешь, – произнес охрипшим голосом.

– Дочь-то всё правильно подмечает, – к постели подошла жена, присела на край: – Ну, здравствуй.

– Привет. А сколько времени, я работу не проспал?

– Проспал, конечно! – радостно подтвердила жена.

– Как?! – Павел приподнялся, на лицо сползло влажное полотенце.

– Лежи уж, – жена легонько толкнула его в плечо, – наш мудрый Евгений Алексеевич предвидел твое состояние и еще вчера вечером дал тебе отгул, видимо, на осмысление твоего поведения. Ты вчера ему ничего лишнего не наговорил? А то, может быть, уже и вещи пора собирать?

– Ох! – Павел Васильевич протер лицо прохладным полотенцем и откинулся на подушку. – Не важно что-то себя чувствую.

– И с чего бы это? – жена, наслаждаясь поводом поиронизировать, встала с кровати и вышла на кухню.

   Павел прикрыл глаза. Чем вчера все закончилось? Сначала общие темы, потом про освобождение Марины, потом…Предательство! Точно, долгий странный разговор про предательство. Измена, изменения. Чего он хотел от меня?

   Павел Васильевич всегда искренне уважал Евгения Алексеевича, не за должность уважал, за поступки. Посол мог не только сложные переговоры вести, но и на опасную встречу с непредсказуемой концовкой поехать. И предательством от него никогда не веяло. А тут вышла какая-то многозначная беседа. И литературу приплел, и даже Христа…

   Уже в самом конце разговора, когда встали и даже руки пожали, Евгений Алексеевич опять вернулся к теме изменений и вбросил в помутневший мозг Павла короткую фразу:

– А предал ли Бог своего сына, отправив на крест? Не задумывались? – посмотрел пристально, – или вечность для него открыл… – повернулся и, не торопливо прошагав по